"Николай Самохин. Наследство " - читать интересную книгу автора

Артамонова словно выдубили. Было ощущение, что остались только кости да
кожа (он прямо физически чувствовал, как обтягивала она скулы, челюсти) - и
какая-то утрамбованная, утоптанная пустота внутри.
Константин и Миха давно спали в Ольгиной комнате. Увела тетя Маруся
туда же заслабевшего от водочки дядю Василия (он всегда-то на нее не шибко
крепкий был). Сморился и дядя Гоша.
Артамонов же все бодрствовал. Долго еще пил чай с Оксаной и сестрою -
теперь они заняли оставленную мужчинами кухню.
Наконец женщины его уговорили: ложись поспи - сколько можно?
- Я тебе в маминой комнате на кровати постелила, - сказала сестра.
- Не надо, - твердо отказался Артамонов. - Кровать вам с Оксаной.
Ему правда не нужна была кровать в состоянии этой невесомости. Он
бросил в простеночке, в закуте перед Ольгиной комнатой, свой кожушок, на нем
и свернулся.
...И начался их самый трудный день.
Начался он с ударившего внезапно дурного крика, причитаний.
Артамонов очумело вскочил. Не понял со сна: где он? что с ним?..
А это, оказывается, соседская тетка пришла попрощаться с бабой Кланей.
Ей, видите ли, на работу надо было с утра, к выносу она никак не поспевала,
ну и решила отреветь свое в половине седьмого утра... Это когда в доме
только в половине пятого все кое-как угомонились, растыкались по углам.
Артамонов завел на кухню Оксану и решительно сказал:
- Вот что, женка, бери все в свои руки. Сейчас пойдут: родственницы
десятиюродные - их тут пруд пруди, я не то что по именам, по фамилиям не
всех помню, - соседки, подружки. Им для приличия откричаться надо, а Таську
они нам угробят. Да и мы тоже не железные... Так что, лови их прямо в
коридоре, в дверях. Стой как цербер - весь грех на мне.
И Оксана встала... Родственницы, не знавшие вторую жену Артамонова в
лицо, соседские бабки аж крестились, чуть ли не отплевывались, да нельзя
было плевать: что за баба такая? Откуда, взялась? Вот, нечистая сила, - и
попричитать не дает!
Плач, причитания все же время от времени прорывались, хотя в комнате
старух перехватывала приемная дочь дяди Гоши Ирина, тоже настропаленная
Артамоновым. И всякий раз участницей этих надрывных сцен оказывалась сестра.
Она оделась во все черное (откуда взяла?) - вдова, да и только. Анастасия
словно вину какую перед матерью отмаливала. А в чем она, вина-то? В том, что
в деревню ее отпустила? Нет. Это случайность, совпадение. Вина их всех перед
матерью - великая! - в чем-то другом, что не выскажешь словами, умом даже не
охватишь. И эту вину нельзя отмолить, отплакать. С ней жить предстоит.
Артамонов, к тому же, должен был встречать приходящих - как старший сын
и вроде теперь хозяин. Сестра, конечно, была тут главной, и дом был ее, но
она совсем выключилась со своей скорбью.
Артамонов встречал, здоровался, выслушивал соболезнования:
- Ой, Тима!.. Никак ты?... И не узнала бы. Ведь я тебя вот такого... А
ты, глянь-ко, седой уж весь, белый... Мамка-то, а?.. Вот оно как - живем,
живем... Горюшко-то какое, Тима...
В общем, к обеду Артамонова заколотило.
Он махнул на все рукой, ушел в комнату к молодежи: племянница Ольга,
какая-то подружка ее институтская, Миха сидели там, курили, в комнате было
уже не продохнуть.