"Николай Самохин. Наследство " - читать интересную книгу автора

заржавеет.
- А что, дядя Гоша? - заинтересовался Артамонов, - Есть еще силенка?
Все, поди, дерешься? Или перестал?
Дядя Гоша всю жизнь был очень сильным мужиком. С виду не здоровяк, но
сухопарый, жилистый, перевитый тугими мускулами - железный прямо. И
подраться любил, не упускал случая. А если не подраться, то хоть силой
померяться. То наперегонки с кем-нибудь бежать ударится, то подобьет мужиков
ось от вагонетки выжимать - кто больше. Однажды привязался к Артамонову -
тоже во время студенческих каникул: "Слухай, ты боксер, да? Сколького там
разряда-то?.. Давай цокнемся на пробу, раз ты меня, раз я тебя. Давай, а? Я
заслоняться не буду. Только по лицу, договоримся, не бить."
Артамонов, дурачок молодой, согласился. Да они еще выпили маленько за
встречу - так-то, может, и в голову не взбрело.
Он попрыгал перед дядькой, ткнул его снизу, поддых. Дядя Гоша хэкнул,
половил ртом воздух - прозевался. "Ну, теперь держись - я тебя", - и сунул
племянника кулаком в грудь. Артамонов вышиб спиной избяную дверь и,
кувыркаясь, улетел в сени.
- Да какой я теперь драчун, - сказал дядя Гоша. - Отмахался... Хотя,
был недавно случай. После работы загорелось мужикам выпить. Скинулись по
рублю. Ну, я тоже рубль дал. Сбегали, принесли три бутылки красного. Выпили
по стакану - мало. Давай еще. А я им: хватит, ребята, шабаш. Я на дежурстве,
у меня база, материальные ценности. И вам домой пора. Здесь не ресторан - до
ночи гулять. Ну, один молодой парень, электросварщик, дурковатый такой,
попер на меня буром: ах ты, пень трухлявый, я те щас!.. А я на ящике сидел,
спиной к оградке - оградка там у нас железная, сварная. Как я повернулся к
оградке-то, ухватил рукой один прут - так в двух местах сварку и оторвал!..
Артамонов скорчился, затрясся молча. Громко смеяться было нельзя.
- Ну, дядя Гоша, - сказал он, утирая слезы. - Если ты сварку в двух
местах еще оторвать можешь, то с государственной машиной подавно справишься.
Ты ее за неделю по винтикам раскатаешь.
Шутка его примирила спорщиков. Поверженный было дядя Василий воспрянул.
- Это точно! В таком смысле справятся. Ломать - не строить: душа не
болит. Верно говорю, Георгий Спиридонович?
И дядя Гоша, посмеиваясь, согласился:
- Ломать, конечно, не строить...
Про мать они тоже поговорили - не смогли уйти от этого.
- Ты прости, Тимофей Петрович, - толковал Артамонову дядя Василий (он
любил ко всем обращаться по отчеству). - Папка твой, конечно, хороший
человек был, душа-человек, и мы с ним крепко дружили, вот. Георгий
Спиридонович не даст соврать. Но - не подумай, что я как родной брат, - в
доме у вас головой все же мать была.
- А у него чья голова? - попробовал возразить дядя Гоша, кивнув на
Артамонова. - Он же вылитый отец. Я другой раз гляну на него и аж вздрогну -
Петро!
- Да я не про ту голову, Георгий Спиридонович. Я же иносказательно.
Разве же отец глупый мужик был? Кто это может сказать? Я про то, что голова!
Характер! На ней все держалось, и тут ты спорить не можешь... А почему -
знаешь? - Это уже Артамонову. - Эх, если б ты всю ее жизнь знал, с
малолетства! Такое ни в одной книжке не прочитаешь...
Шла вторая бессонная ночь.