"Николай Самохин. Наследство " - читать интересную книгу автора

Артамонову все это казалось нереальным: позади, в гробу мать... как же
так?
Ему вспомнилась другая дорога с матерью. И другой день - теплый,
сентябрьский, золотой.
Это было в сорок четвертом году. Им тогда нежданно-негаданно выделили в
гараже, где работала сестра, трехтонку - вывезти сено для коровы. Шофер,
молодой мужчина в полинялой гимнастерке, бывший фронтовик, пригласил мать в
кабину: "Садись, глазастая, - я веселый". "Нет, мы наверху", - рассмеялась
мать.
Ехали стоя, держась руками за кабину. "Ты ногами пружинь, сгибай их в
коленках", - учила Артамонова мать. Шофер, задетый тем, что мать не села к
нему, погонял вовсю, на тряских местах ходу не сбавлял. Мать, казалось, это
еще больше веселило. Она разрумянилась, платок сбился на затылок, короткие
темно-русые волосы трепал ветер. Она то петь принималась, то, нагибаясь к
Артамонову, рассказывала ему разные истории, перекрикивая шум мотора.
- Вот, Тима, сейчас впереди ложок будет, заметь!.. В прошлом году, в
сенокос, ехали мы тут верхами с Трясуновым дядей Иваном, с объездчиком, - ты
его знаешь. Ехали шагом, только в ложок спустились, глядь, медведь дорогу
переходит. Мы коней повернули и галопом назад. А до этого, только что вот
старуху обогнали, шорку, - шла с котомкой за плечами. И опять ей навстречу.
"Стой! - кричим. - Бабушка! Мамка! Ата! (Я не знаю, как по-ихнему.) Стой!
Медведь там!.. А у ней - веришь? - аж глаза разгорелись. "Где медведь, где?"
И вытаскивает ножик. А там ножище - страх смотреть. Платок с головы сорвала,
руку им обмотала - и бегом в ложок, в кусты... Дак что ты думаешь? Зарезала
ведь медведя! Они их, знаешь, как режут? Он на дыбы вспрянет, пасть
разинет - а они ему туда руку с ножом, в пасть. Только обматывают руку
потолще, чтобы не сжевал... Вот до чего отчаянный народ...
Возвращались опять наверху, на возу с сеном. Везли еще полмешка овсяной
муки, знакомая старуха в деревне Безруковке уделила. Мать положила голову на
мешок, мука через мешковину пудрила ей волосы.
- А что, Тима, - говорила мать, глядя в небо. - Вот приедем сейчас
домой - а там папка ждет, а?
(Артамоновы уже месяца два, как получили от отца письмо: "Лежу в
госпитале, ранен легко, скоро ждите домой...").
Господи, какое это было счастье: ехать под чистым небом с веселой,
разговорчивой матерью, знать, что корова теперь с кормом, что вечером будут
овсяные блины, и под радостный стук сердца думать: а вдруг, правда, отец уже
дома?
У сестры не спали. Горели в квартире все окна. Уже собрались самые
близкие родственники. Дядя Василий пришел - младший брат матери, с женой -
тетей Марусей; дядя Гоша - младший брат отца. Были и трое взрослых сыновей
дяди Василия, но эти только помогли занести гроб в квартиру и до завтра
распрощались. Чего больше всего опасался Артамонов, то и случилось: сестра
упала на грудь матери и завыла. Хуже даже получилось, чем он предполагал,
страшнее. Он ждал: ну, покричит, попричитает - и все. Без этого не обойтись.
Но она растравила себя причитаниями, зашлась до синевы, до припадка.
Дядьки раскрылатились беспомощно - они сроду-то баб уговаривать не
умели. Тетя Маруся с Оксаной тщетно пытались ее утешить тщетными же словами:
"Да Тасенька, да что же теперь сделаешь, да ведь назад не вернешь... уймись,
хватит..."