"Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Жених (Картина провинциальных нравов)" - читать интересную книгу автора

непричастным к этим семейным маневрам и нередко, вытащив брошенных Семеном
Семенычем короля и туза козырей, горько изобличал его в потачке.
- Ну, что ж, что туз, король, - оправдывался Семен Семеныч, - а
третья-то была шестерка пик! ну, пойди ты под меня теперича с тройки, чем же
я третью-то покрою?
- Не егози, сударь, - отвечал Спиридон, - не было у тебя никакой
шестерки пик!
И, о верх неблагодарности! Сам же Григорий Семеныч, в пользу которого
все это делалось, предательски подшучивал над братом и, благосклонно
улыбаясь, говорил:
- Да, брат Семен! дал ты маху!
Игра продолжалась обыкновенно до ужина, то есть до восьми часов, если
никто в это время не приезжал. Если же приезжал посторонний (что, впрочем,
случалось весьма редко), то перебирались в гостиную, и там на круглом столе,
перед диваном, неизменно являлись: моченые яблоки, пастила и сушеные плоды,
и вторично подавался чай. Но в восемь часов семейство уже неизменно сидело
за ужином, и около этого же времени заезжал, по дороге в клуб, Порфирий
Петрович и завозил Софью Григорьевну с кем-нибудь из детей. Тут обсуждались
обыкновенно разные политические новости, вычитанные утром в газетах, и
поверялись городские слухи, почерпнутые Плегуновыми на базаре, а
Порфирьевыми в высших аристократических салонах Крутогорска. В девять часов
Софья Григорьевна удалялась, и старики ложились спать.
Неизвестно почему, Порфирий Петрович если не совершенно стыдился, то
как будто конфузился семейства своей жены. Когда заходила об нем невзначай
речь, то он ограничивался словом "благодарю", но и это слово выговаривал не
прямо, а как-то боком, причем краснел и, отставив одну ножку вперед, на
другой делал полуоборот. Вероятно, его смущал слишком простой образ жизни
стариков, не сообразовавшийся с его собственными понятиями и привычками.
Достоверно то, что в те редкие семейные торжества, когда Порфирью Петровичу
нельзя было обходиться без того, чтобы не пригласить папеньку Григорья
Семеныча, дверь его запиралась для всех посторонних, и когда Разбитной, в
один из таких торжественных дней, презрев все приличия, каким-то образом
прорвался прямо в гостиную и, так сказать, застал Порфирия Петровича на
месте преступления, то последний, в течение целой недели после этого
происшествия, был несчастен и краснел при встрече с каждым знакомым.
В такой-то дом должен был приехать нареченный жених Феоктисты
Порфирьевны. В четыре часа пополудни он был уже на месте с невестой и ее
papa и maman. При самом входе в зал его обдало смешанным запахом пастилы,
моченых яблок и изюма. Запах этот, впрочем, составляет общую принадлежность
всех домов, обитаемых стариками и в особенности старыми девами, которые
имеют страсть хранить в шкафах огромные запасы такого рода сластей. В зале
встретили их Людмила Григорьевна и дяденька Семен Семеныч; Людмила
Григорьевна, сказавши: "Очень приятно!" - объявила, что папенька Григорий
Семеныч сейчас выйдет; Семен Семеныч, с своей стороны, пожал руку Ивана
Павлыча и шаркнул при этом одной ножкой. В ожидании все уселись в гостиной.
- Изволили в Петербурге служить? - спросил Семен Семеныч Вологжанина.
- Да-с, и в Петербурге служил.
- Приятный город-с! Я также там смолоду служил... очень приятные бывали
минуты!
- О, вы бы теперь не узнали Петербурга!