"Евгений Андреевич Салиас. Аракчеевский подкидыш " - читать интересную книгу автора

точности в своевременной записи и особой памяти для безошибочного действия
по ней.
На столе же поодаль лежали в двух кучках маленькие карманные именные
книжки, несколько замасленные. Это были "винные книжки" дворовых Грузина,
которую каждый "раб" постоянно имел при себе. В случае провинности и
крупной, и ничтожной, граф требовал книжку и тотчас вписывал в нее число,
месяц и вину собственника, но при этом главная помета заключалась в словах:
"в зачет" или "не в зачет".
Три малые вины "не в зачет" все-таки считались за одну большую, которая
и помечалась: "вина трешная". За каждую большую вину было особое наказанье.
За первую секли виновного конюхи простыми розгами на конюшне. За вторую
виновный наказывался розгами, которые мокли в рассоле и имелись наготове в
бочках на "деловом" дворе и в грузинской домашней канцелярии. Виновного
третьей виной, хотя бы и "трешной", то есть состоящей из трех сравнительно
пустых и мелких вин, наказывали батогами при торжественной обстановке в
библиотеке близ кабинета при зрителях, при барабанном бое. Секли два
драбанта солдата, по имени Содомский и Иевлев, отличавшиеся ростом и силой.
Это была их должность...
После третьего наказания счет вин начинался и записывался сызнова.
Каждый месяц в последних числах граф отбирал винные книжки у
провинившихся, переглядывал их и собственноручно переписывал вины в большую
книгу с разного рода отметками для памяти. Случалось, что просмотрев "винный
журнал" и карманную книжку какого-либо "раба" граф писал приказ в канцелярию
о сдаче его в солдаты или ссылке на поселение в Сибирь. Иногда же, раз
десять в году, не более, виновный сажался в "эдекуль" - местную грузинскую
тюрьму на неделю, на месяц. Этой эдекули, совершенно темной, глубокой и
сырой ямы с каменными стенами, рабы графа боялись и трусили больше
солдатства и Сибири. В эдекуле не умирали, но наживали смертельные болезни,
от которых изнывали после, так как заключенному выдавалось в сутки лишь
полфунта хлеба и кружка воды. А отрешение от людей, отсутствие света и
воздуха, вечная ночь и сырой смрад производили то, что заключенный дичал и,
выйдя, пугал внешним своим видом обитателей Грузина.
Граф сидел за работой с самого обеда, так как провинившихся оказывалось
много, а надо было сообразить и взвесить множество обстоятельств для того,
чтобы одному смягчить, а кому и усугубить наказание. Помимо библиотеки
приходилось графу теперь вспомнить даже и об эдекуле.
Поглощенный своим делом, граф был вдруг неприятно отвлечен стуком
экипажей на дворе и удивился. На его часах было десять часов, а все
приезжавшие к нему в гости устраивались так, чтобы прибыть в приличное время
и его не тревожить позднее сумерек.
Аракчеев недоумевал и досадовал, когда перед дверями кабинета тихо и
осторожно, тенью, появился его камердинер и доложил, наклоняясь почтительно:
- Молодой барин пожаловали-с...
Аракчеев повернул голову к лакею, но не двинулся с места и молчал,
будто обдумывая это нежданное появленье. Затем он выговорил сухо и не глядя:
- Доложи, пусть идут к Настасье Федоровне. Я приду...
Лакей попятился, скрылся задом наперед в дверь и осторожно притворил ее
за собой, а граф снова углубился в свою работу.
Он брал книжки по очереди из одной кучки и клал в другую, записывая
имя, число и месяц вины, саму вину, в чем она заключалась, и таинственную,