"Евгений Андреевич Салиас. Аракчеевский подкидыш " - читать интересную книгу автора

после многих бессонных ночей, или от усиленных занятий. А между тем, у
Настасьи Федоровны ни того, ни другого не бывало. Она не была никогда
больна, спала много и целый день ровно ничего не делала.
Выражение это явилось последствием ее привычки, ее порока. Впрочем,
этот порок был хорошо всем известен не только в Грузине, но и многим
высокопоставленным лицам Петербурга. Уверяли, что будто бы один граф
Аракчеев не знает этого, но ошибались. Граф отлично знал, что его обожаемая
сожительница каждый вечер, а иногда и с сумерек, предается своей страсти к
крепким напиткам.
В этот вечер, сидя у себя и собираясь пить чай, Настасья Федоровна
точно так же услышала стук экипажей на дворе и тоже недоумевала о том, кто
может в эту пору осмелиться прибыть в гости в Грузино.
Когда горничная доложила ей о прибытии молодого барина вместе с
Авдотьей Лукьяновной, с Пашутой и с Васькой, Минкина широко раскрыла глаза.
- Вот как, - произнесла она, и в голосе ее прозвучала насмешка. -
Воистину, как снег на голову. - Зови сюда Авдотью, - прибавила она.
Через несколько минут Авдотья Лукьяновна вошла в горницу и, переступив
порог, остановилась у двери и низко поклонилась экономке.
- Здравствуй, Авдотья, давно не видались, - сухо произнесла та. - Иди
сюда, садись.
Авдотья двинулась молча и села на стул. Настасья Федоровна оглядела ее
с ног до головы и стала расспрашивать про столичные новости. Женщина,
конечно, постаралась удовлетворить любопытство экономки, как могла. Но едва
только началась их беседа, как лакей отворил дверь настежь и сам скрылся.
Через мгновение на пороге показался сам граф и, сумрачно оглядев всю горницу
исподлобья, удивился и выговорил:
- А Михаил?
- Он не приходил. Он, стало, в своих горницах. А я думала, что он у
вас, - отозвалась Минкина, вставая.
- Я велел ему идти к тебе.
- Не был-с...
Граф постоял мгновение, сдвинул брови и, повернувшись по-солдатски на
месте, вышел снова.
Та же рука какого-то лакея снова протянулась и затворила дверь.
- Ну, вот, на почине, он ему и задаст сейчас, - выговорила Настасья
Федоровна. - Видно, матушка, наш Михаил Андреевич все тот же. Горбатого
исправит могила. Я, чаю, здоровья еще в Питере потерял много, а упрямства
своего не потерял. Слышал приказание ему идти сюда, а все-таки, на смех, в
свои горницы прошел. Стало быть все тот же козел.
- Уморился с дороги, - заметила Авдотья.
- Мало что... Уморился? Граф приказывает, так всяк, хоть помирай, а
исполняй. Ну, садись, рассказывай! Дать тебе, что ли, чаю?
- Позвольте, - выговорила Авдотья.
Женщины снова сели на свои места, и на разные вопросы Настасьи
Федоровны о Шумском Авдотья отвечала уклончиво и нерешительно. Казалось, что
она робеет этих вопросов и всячески обдумывает свои ответы, как бы боясь
сказать что-либо лишнее. Через несколько минут Настасья Федоровна, положив
локти на стол, оперлась и, пристально поглядев в лицо мамки, выговорила:
- Авдотья. А ведь у тебя что-то на уме? Тут что-то неспроста. Ты
виляешь на словах... а в голове у тебя что-то есть. Что ты укрываешь?