"Евгений Андреевич Салиас. На Москве (Из времени чумы 1771 г.) " - читать интересную книгу автора

захватило его всего до косточек. Знал он его хорошо, оно-то и заставляло его
всегда бросать всякую работу...
Оно-то и заставляло его вдруг вместо работы песнь затянуть, лихую или
заунывную, душевную, и часто не чужую песнь, не ту, которую все на селе
знают и распевают, а свою, самодельную, со своими словами. Бог весть откуда
на ум идущими.
После этого, бывало, всегда Ивашке вдруг, неведомо почему, сгрустнется;
случается даже, что и слеза прошибает... Так, сдуру... И уйдет куда-нибудь
он подальше, чтобы свои на селе не увидели да на смех не подняли. Бывало,
что, забравшись в душу, это диковинное чувство начнет будто грудь распирать,
растет и растет, будто задушить хочет, в мир Божий кругом будто оборотнем
обернется, чем-то другим... Так, что иной раз в сумерки светло покажется,
зимою в мороз - весной запахнет...

II

Громкий говор, крики, хохот и чей-то хриплый голос разбудили Ивашку. Он
оглянулся.
В нескольких шагах от него стояли три мужика и баба, а перед ними,
лицом к Ивашке, - худая, тощая, сгорбленная старуха, вся в лохмотьях, с
длинной клюкой в руках. Мужики тешились, а она злилась, хрипела и клюкой
грозилась на них.
Видал старух Ивашка, но этакой, почитай, отродясь не видел.
"Как есть ведьма", - подумал он.
Прохожие мужики, смеясь, пошли своей дорогой, а старая, увидя Ивашку,
подошла к саням.
Разглядев ее поближе, Ивашка и вовсе поверил, что это ведьма. Старая,
беззубая, с провалившимся ртом, с маленьким, сморщенным и коричневым лицом,
с мутными кровавыми глазами; седые лохмы выбились из-под платка; тощая,
черная шея с руку толщиной, костлявые, длинные, как крючья, руки. Она
приковыляла, злобно взглядывая на Ивашку, будто он чем-то обидел ее, и
хрипнула, тыча клюкой вперед.
- На Москву сюда?
- На Москву, - вестимо, вот прямо по дороге.
- А ты не обмани, а то я тебе палкой... - прохрипела она.
- Чего обманывать, бабушка. Вот она, Москва-то.
- Где она? не ври! энти тоже врали: вон она... Где она? Пустая
дорога... а бают: вон она!
- Да тебе Москву надо?
- Вестимо. Треклятую, будь ей пусто... провались она... Господь ее
разрази! Растреклятая! ни дна б ей, ни покрышки... Провалиться ей в
преисподнюю, - злобно, почти задыхаясь, проговорила старуха.
- Что ты, бабушка, что так! Вишь, гляди, какая она! что храмов Божиих!
вишь, какое от них сияние.
- Проклятая она! Проклятое место... - продолжала выхрипывать старая, и,
подняв клюку, она яростно грозилась в воздухе.
"Ишь какая сердитая! - подумал про себя Ивашка. - Обожди, я тебя
подвезу. Вот покормится лошадка, и поедем".
Старуха помолчала, поглядела Ивашке в лицо своими красными глазами,
проворчала что-то сердито и, не сказав спасибо, села на край саней.