"Евгений Андреевич Салиас. На Москве (Из времени чумы 1771 г.) " - читать интересную книгу автора

тебя на воле во веки веков. Порченый!..
И парень-бобыль, по имени Ивашка, отвесил всем поклон, - особливо
прощаться ему было не с кем - и, сев в санки, пустился в путь, в Москву.
"Уж коли ехать куда, - думал он, - так вестимо в Москву". Там прежние
господа живут, которые его село года с три тому назад продали. Там же и Уля,
единственный человек на свете, который Ивашку любит, не считает лядащим и
порченым и которую Ивашка тоже до страсти любит.
Ивашка не опечалился, что его всем миром вытурили из родного села. Он
слыхал, что в городах, особливо в Москве, хорошо живут.
Ивашка знал, что ему нигде особенно хорошо не уживется, потому что он
воистину Богом обиженный, лядащий, порченый, ни на что не годный. Вот уже
20-е года ему пошли, а он ничего сделать не умеет, всякое дело у него вверх
ногами выходит: все-то он испортит или, занятый своими дурацкими мыслями,
все проворонит; ахнет потом, а уж дело испорчено.
И чуден тоже уродился парень... Так, со стороны посмотреть, пригожий,
смирный, ласковый, вина в рот не берет, богомольный. Даже страсть как любит
и уважает все божеское, т. е., стало быть, церковное.
И вот теперь силком, по приговору мира, едет в Москву. Чуть свет выехал
с последнего ночлега, и лошаденка начала приставать.
Хоть и недалеко до Москвы, а, видно, придется отдохнуть среди дороги,
остановиться, дать лошаденке клочок сенца и самому поглодать ломоть хлеба,
оставшийся от краюхи, взятой с села.
Между тем дорога оживилась. Попадалось навстречу все больше народу,
пешеходов, богомолок; обозы тянулись, шли целыми кучками хорошо одетые люди.
Видно, близ столицы народу сытнее живется. И не видать Москвы, а чуешь, что
недалеко до нее, глядя на кожухи и зипуны и бабьи платки пестрые...
Проехал Ивашка большущее село, каких еще ни разу не видал с самой
Рязани, и дорога пошла в гору. Лошаденка уже еле-еле ноги тащит. Ивашка
решил, что, взобравшись на горку, делать нечего - надо будет остановиться.
Он вышел из саней, пошел пешком и поднялся в гору, глядя себе под ноги
и раздумывая о своей заботе: что будет он делать в Москве? Глубоко задумался
он, а сам все шагает около саней. Но вдруг попался ему прохожий. Ивашка
будто проснулся, пришел в себя, поднял голову и ахнул во все горло. Ахнул
парень, рот разинул, глаза выпучил и не знает, что и делать...
Перед ним вдали, направо, будто как на ладони, потянулось что-то
такое... Господь его ведает! Диво дивное! Из конца в конец что-то большущее,
дымчатое, сизое и все усеянное яркими золотыми пятнами, будто как ночью
костры видать в поле.
Ивашка понял, что это и есть матушка-Москва. И страх его взял. Как туда
теперь и въезжать?! Такой страх взял, что хоть сейчае садись опять в санки и
поворачивай оглобли домой. Лошаденка тоже стала и будто тоже на Москву
смотрит и тоже что-то думает. Верно, думает:
"А что сено? Как там оно?.."
Ивашка отвел санки в сторону дороги, где место было повыше, недалеко от
двух берез. Живо выпряг он лошадь, поставил к саням, чтобы вычистила она
сама все, что было там сенца, а сам сел на откос и стал, не сморгнув,
глядеть на это диво дивное, что расстилалось там, внизу, как бы в облаке,
меж краев земли и неба, в полублеске, полудыме.
Робость его прошла, и то диковинное чувство, которое так часто
копошилось у парня на сердце и ради которого он и прослыл порченым, вдруг