"Евгений Андреевич Салиас. На Москве (Из времени чумы 1771 г.) " - читать интересную книгу автора

- Где тут живут, позвольте спросить, - заговорил он хриплым голосом, -
господа помещики Воробушкины?
- Я сам он и есть, Воробушкин, - отозвался Капитон Иваныч, - чем могу
служить?
- Да вот, извольте видеть, в ведомостях пропечатано... Вчера еще я
хотел быть, да времени не было... - И отставной офицер полез в карман и
достал аккуратно сложенный, немного запачканный, серый газетный лист
"Московских ведомостей".
- С кем я имею честь разговаривать? - прервал его Капитон Иваныч.
- Прапорщик в отставке, Прохор Егорыч Алтынов.
Воробушкин, знавший всю Москву - и большую и малую, и важную, и
серенькую, - никогда до тех пор не встречал прапорщика Алтынова. Но имя его
было ему знакомо, и он помнил хорошо, что с этим именем соединяется что-то
особенное и очень негодное. Благодаря своей замечательной памяти, Канитон
Иваныч тотчас сам себе сказал, что он непременно, хоть через час да
вспомнит, кто такой этот Алтынов.
Но когда прапорщик развернул газетный лист и указал то, что привело его
в дом Воробушкина, то Капитон Иваныч слегка ахнул и позеленел лицом. Он
прочел в объявлении: "На Ленивке, в третьем от угла доме, занимаемом
господами, продается за излишеством, из себя видная и ко исправлению швейной
и всяких работ способная девка 20-ти лет. Тут же можно известиться о
продающемся портном, любопытном попугае и пегом мерине. Желающим покупать
подает сведения сама госпожа".
"Так вот что! Вот она затея! - подумал он. - Улю продавать! Ладно...
Авдотья Ивановна! Сначала мы похитрим, а потом уж если нельзя будет
перехитрить, то посражаемся уже не языком и словами, а хоть до ножей
дойдем".
Капитон Иваныч передохнул, успокоился на сколько мог и тотчас
сообразил, что отказываться от объявления, сделанного женой, и спровадить
Алтынова ни к чему не приведет. Он узнает впоследствии, в чем дело, и явится
опять.
- Пожалуйте! - говорил Капитон Иваныч быстро и любезно и ввел гостя в
горницы.
Затем он еще быстрее спустился в кухню, позвал Маланью, стиравшую целую
кучу тряпья в корыте, и в двух словах объяснил ей все.
- Звать тебя Ульяна, а не Маланья; годов-то тебе больше, да стой на
своем, что, мол, двадцать пять, и шабаш...
Люди, любившие Капитона Иваныча, конечно, гораздо более, чем барыню, и
обожавшие Улю, которую все-таки называли барышней, всегда с удовольствием
были заодно с барином.
Маланья, глупо ухмыляясь, хотела было оправиться, отогнуть подол,
поправить платок на голове, но Капитон Иваныч запретил.
- Как есть чучело, кикиморой, так и иди!.. - И тотчас же Капитон
Иваныч, весело усмехаясь, повел за собой глупо ухмылявшуюся Маланью. Но
вдруг женщина на половине дороги ухватила его за руку и вскрикнула:
- Батюшка, Капитон Иваныч! А ну как он все-таки купит?
- Ври! Купит! Нешто ему тебя нужно? На кой прах ему тебя!.. В газетах
проставлено "видная из себя", стало, пригожая, а у тебя и подобия нет!..
Иди, иди!..
Маланья, однако, с последним мнением барина о своей физиономии,