"Евгений Андреевич Салиас. На Москве (Из времени чумы 1771 г.) " - читать интересную книгу автора

- Отличный конь. Верьте слову. Не хочу зря божиться.
- И не краденый?
- Что вы, ваше превосходительство!
- То-то, Климовна, а то нехорошо, как если русского сенатора вместе с
тобой за мошенничество в суд потянут. Нет уж, голубушка, что другое, а коня
я у тебя не куплю. Извини, пожалуйста, не серчай. У тебя, поди, все
краденое. Душа-то твоя и та, ей-Богу, полагать надо, краденая... Ты,
голубушка, не сердись. Коли я с тобой по улице где пройду, так сейчас всяк
честный человек подумает, что ты меня с чужого двора свела, слимонила и
продаешь.
Климовна стала божиться, что конь ее не краденый, а купленный у госпожи
Воробушкиной.
- Ну, эта барыня тоже тебе под стать. Была года с два тому ничего, а
теперь, слышно, тоже стала промышлять тем, что плохо лежит без присмотра.
- Да ведь этот конь не ее, а собственно ее супруга, Капитона Иваныча
Воробушкина; он продает.
- А, вот это другое дело! У него я куплю, но прежде видеть надо. Конем,
прости, голубушка, отец родной родного сына радует. Таков российский обычай.
Приведи его завтра да принеси цидулку от господина Воробушкина, что конь
его, вот и куплю. А без цидулки и не ходи, потому что ты, извини, голубушка,
первый вор на Москве и первый подлец. Извини, голубушка!
Все это говорил Еропкин самым ласковым и кротким голосом, держа руки в
карманах полушубка, и только при последнем слове "подлец" вынул правую руку
и прибавил убедительный жест, как бы ради того, чтобы скорее и лучше
вразумить Климовну, что она действительно - баба-подлец.
Климовна, с своей стороны, нисколько не обиделась, так же ласково и
почтительно раскланялась в пояс с сенатором и пошла со двора.
Выйдя за ворота, она пробурчала:
- Нет, этому не продать, а надо бы скорее продать. Надо будет объявить
вместе с портным и с попугаем. А то ведь кормить приходится. Поколеет конь,
Авдотья Ивановна со свету сживет, тогда еще не поверит, что околел. Хоть
хвост ей тогда с палой скотины принеси для улики или всю падаль к ней вези
на двор напоказ. Скажет - обворовала, продала, а деньги хочешь утаить. И
Климовна, тем же быстрым шагом, почти рысью побежала по переулку.
Через пять дней по приезде Ивашки в Москву, около полудня, Авдотья
Ивановна опять собралась одна вон из дому. Это случалось редко, Капитон
Иваныч, сидевший за воротами на скамейке, увидя уходящую жену, покачал
головой.
- Не знаю я твоей затеи, - проворчал он ей вслед, - но чует мое сердце,
что добра не жди.
Авдотья Ивановна быстро обернулась, и Воробушкин ждал, по обыкновению,
брани, но, к его величайшему удивлению, Авдотья Иванована злобно поглядела
ему в глаза, промолчала и, отвернувшись, ушла, ничего не говоря.
"И что она может затевать? - думал Воробушкин, оставшись один. -
Продавать уж нам нечего, а на продажу последнего имущества я таки не дам
моего согласия".
Не прошло получаса, как к воротам домика подошел плотный, несколько
сутуловатый человек в офицерском мундире, очень засаленном и без шпаги.
Красное лицо его и взгляд маленьких масленых глаз сразу не понравились
Капитону Иванычу.