"Евгений Андреевич Салиас. На Москве (Из времени чумы 1771 г.) " - читать интересную книгу автора

- Ты, голубчик, спасибо скажи, что она тебя самого с санками не продала
кому, - убеждала парня Маланья. - Она, голубчик, с Климовной белыми арапами
торгует; так что ж ей чужой конь? Либо санки твои?
Ивашка, не слушая, поднял свою шапку, побежал в горницу, шибко влетел и
застал Авдотью Ивановну уже одну в углу, на кресле, с ватрушкой в руках.
- Авдотья Ивановна!.. - забормотал он робко.
- Ну?
- Авдотья Ивановна... Как же-с?.. - и парень запнулся, глядя на
спокойное и отчасти удивленное лицо барыни. - Мне сказывают на кухне...
Сказывают, что вы моего коня...
Ивашка опять запнулся, так ему казалось странным и глупым все
происшедшее.
- Продала? - вопросительно-спокойно выговорила барыня. - Точно. И не
дорого. Цены на коней плохи теперь, да и заморил ты его дорогой. Ты, я чай,
не овсом и не сеном, а, так полагаю, ременным кнутом кормил его всю дорогу.
- Да как же-с?.. - Ивашка развел руками. - За что же?.. И опять, конь
этот не ваш.
- Да ты это что... - вдруг заговорила другим голосом Авдотья
Ивановна. - Ты, никак, меня допрашивать пришел!.. А в полицию хочешь? В
холодную хочешь? - Авдотья Ивановна встала и приблизилась к Ивашке, закинув
слегка голову назад и руки за спину, - в солдаты - хочешь?.. В острог -
хочешь?..
- Помилосердуйте!.. - вдруг выговорил Ивашка, отступая и кланяясь
разгневанной барыне.
- Какой прыткий! Нос и уши обрежут на конной площади через палача!
Хочешь? Прыткий какой... - И, поглядев несколько минут в лицо растерявшегося
парня, Авдотья Ивановна выговорила вдруг тише и как будто даже кротко:
- Пошла вон, дурафья!..
Ивашка живо убрался из горницы, осторожно и тихонько затворил за собой
скрипучую дверь и вышел опять в сени; здесь он стал и развел руками.
- Вот так колено! - проговорил он наконец, - да и что же конь, коли
она, сказывают, белыми арапами торгует! А я было продать да разжиться хотел
коньком. Ай да барыня! Вострая!

VIII

Между тем Ивашкин пегий конь был уже давно на маленьком дворе нового
тесового домика вдовы расстриженного попа, Климовны. Конь был выпряжен из
саней и привязан на морозе к кольцу. Вид у коня был самый плачевный. Он не
ел со вчерашнего дня, и первое его впечатление от столицы было самое
грустное. Насчет овсеца, о котором он мог мечтать дорогой, в виду
первопрестольной столицы, не было и помину. Если б можно было влезть в душу
пегого коня, то оказалось бы, что он думает: "Ну, уж хороша Москва! хороша
столица! черт бы ее подрал! хуже нашей деревни. Там хоть иной раз голоден,
так мошенническим образом и по соседству у коровы что стащишь. А тут вот
стой перед стеной, привязанным к кольцу".
Климовна между тем сидела у окошечка, спешно пила чай и поглядывала на
вновь купленного зеленого попугая, сидевшего на перекладине в углу. Она
рассчитывала, допив последнюю чашку, идти продавать и его, и коня, нежданно
добытого у ротозея Ивашки.