"Евгений Андреевич Салиас. На Москве (Из времени чумы 1771 г.) " - читать интересную книгу автора

- Вы сами, Капитон Иваныч, - сказала она, - совсем виноваты. Нешто
можно такое предлагать Авдотье Ивановне? Мы с вами люди простые, нам и
любопытно на луну, на звездочки любоваться, а нешто Авдотья Ивановна,
занятая разными делами, может этакое делать?..
- Правда, - отвечал Капитон Иваныч, - и я дурак, что с ней, чухонкой,
по сердцу разговариваю. А все ж таки скажу, прости мне Господь Бог, а я вот
как чувствую... Всей душой чувствую... такое, чего она не смыслит! Я, Уля,
сокол, а она свинья... Я это многим разъяснял, и все со мной согласны!
Авдотья Ивановна оставляла мужа спокойно болтаться по Москве и "галок
считать", как она выражалась, но во всем, что касалось дома, хозяйства и их
домашних дел, она не уступала мужу ни пяди, и все творилось по ее воле.
Таким именно образом за последнее время и было растрачено почти все
состояние и было распродано почти все, что можно было продать. Капитон
Иванович сердился, кричал, бранился, но все-таки кончалось тем, чего желала
супруга, и тогда Калитон Иваныч, махнув рукой, уходил из дому иногда на два,
на три дня и не ночевал даже дома.
За год перед тем Авдотья Ивановна, распродавшая тех дворовых, которых
привезла с собой, продала наконец и человека Василья Андреева, жившего у
Воробушкиных много лет, и любивший его барин не мог ничего сделать.
И главная беда, главная обида Капитона Иваныча заключалась в том, что
Авдотья Ивановна продала лакея в одни руки, господину Раевскому, а жену его,
очень красивую женщину, - в другие руки, бригадиру Воротынскому, старому
греховоднику, который купил Аксинью вовсе не в услужение.
Василий Андреев, прежде человек смирный и трезвый, стал пьянствовать и,
уходя из дому барыни, погрозился, что он из-за нее в каторгу пойдет. Но
Авдотья Ивановна была не из тех барынь, которых этим можно было испугать.
За последнее время у Авдотьи Ивановны явился новый план. Давно уже,
около года, была у нее одна мысль, но, несмотря на свое презрение к мужу,
она вее-таки не решалась долго заявить об этом. Она чувствовала, что это
намерение уже черезчур поразит мужа в поведет к целому ряду крупных ссор, а
пожалуй, и больше того. Капитон Иваныч, пожалуй, Бог знает чего наговорит!
План этот касался уже их мужицкой дворянки, т. е. красавицы Ули.
Действительно, сказать об этой новой затее Капитону Иванычу было даже и для
Авдотьи Ивановны несколько страшно.

V

24-го ноября солнце, сиявшее перед Ивашкой, ярко светило и в окошко
беленькой горенки в мезонине небольшого серого дома на Ленивке... Весело,
празднично льются и сияют золотые лучи чрез причудливые узоры, что
разрисовал мороз на стеклах окошечка. Вся горенка была всегда светла, сама
по себе от белой, без единого пятнышка, штукатурки стен и потолка, от нового
белого пола, от кровати с белым, как снег, одеялом и белой кисейной
занавеской. Теперь же, от яркого солнца зимнего, золотисто-красного, белая
горенка блестит и светится как-то особенно чудно. Заглянуть бы кому-нибудь в
эту горенку, и он непременно, тотчас бы заметил, почувствовал, что не похожа
эта горенка на другие! А что в ней такого особенного? Ничего!
Горенка эта вся белая, золотистым огнем горит в лучах солнца, которые
будто играют, переливаются по стенам и на полу. У стены снежно-белая девичья
кровать, несколько ясеневых стульев, маленький комодец под белой салфеткой,