"Евгений Андреевич Салиас. Ширь и мах (Миллион) " - читать интересную книгу автора

шаги какого-нибудь адъютанта или лакея, которым дозволено входить во
внутренние апартаменты.
Но за дубовыми дверьми, в глубине залы, которые так знакомы всему
Петрограду да памятны хорошо и тем многим провинциалам из дебрей и городов
российских, которых приводила сюда своя забота, своя беда... за этими
дверьми, в кабинете князя - тоже пусто. Вещи, книги, карты географические,
дела, кучи бумаг для подписания - рядом лежат на письменном столе и на
стульях. Тут же, на отдельном осьмиугольном круглом турецком
столике-табурете с инкрустацией из золота и перламутра - лежат аккуратно
накладенные кучками пакеты, нераспечатанные письма, депеши и мемории -
первейшей важности и, пожалуй, даже мирового значения. Вот письмо с почерком
князя Репнина. А он тоже в пределах вражеских на Дунае заменяет князя... Вот
письмо посла английского... Ответ на "загвоздку" князя, где дело идет о
таком вопросе, от которого пахнет войной России с Альбионом,{23} со всей
Европой соединенной.
Но пылкий нравом, твердый волей и машистый духом и поэтому легкий на
подъем среди кипучей деятельности, разгорающейся все больше от помех и
препятствий... русский богатырь, которому политическое море - всегда было по
колено, а дипломатия - кукольная комедия, - богатырь этот и духом, и телом
уже три дня не выходил в кабинет свой и никого из подчиненных с докладами не
принял.
Князя Таврического нет в этом дворце его имени и имени его подвигов.
В горнице, обитой сероватым ситцем, с двумя окнами в пустынный сад, на
большой софе лежит, протянувшись, плотный человек в атласном фиолетовом
халате, надетом прямо поверх рубашки с расстегнутым на толстой шее воротом.
Маленький золотой крестик с двумя образками и ладанкой на шелковом шнуре
выскочили и лежат поверх отворотов халата... Босые ноги протянулись по софе
и свисли к полу вниз, одна туфля лежит рядом с ним, другая свалилась на пол.
Три дня уже лежит здесь Григорий Александрович Потемкин... неумытый,
нечесаный и только вздыхает, ворчит что-то себе под нос... Спать он уходил
два раза на свою кровать, а одну белую яркую ночь пролежал в раздумье на
софе до шести часов утра, так и не двинулся, проспав до полудня.
Обед и завтрак ему приносят сюда. Сюда же наведывались и его
племянницы. День целый просидела с ним графиня Браницкая. Здесь же он принял
с десяток близких людей "благоприятелей", два раза сыграл в шахматы с
любимцем и родным племянником Самойловым,{24} но здесь же принял и прусского
резидента, который с фридриховскою настойчивостью требовал свиданья с
князем. Немного вышло толку для резидента от приема. Видел он и изучил
наизусть образки и ладанки, висевшие на груди князя, но ответа прямого
насчет сути последнего предписания, данного князем главнокомандующему
Репнину, там на Дунае... ответа резидент не получил!
Князь только мычал пустые фразы, а с ним любезничала за дядю красивая
его племянница Браницкая, как бы стараясь сгладить дурное впечатление.
- Mon souverain,[20] - говорил и повторял резидент внушительно и
по-французски, - тревожится и сомневается ввиду истинно загадочного образа
действий князя Репнина, вашего заместителя в армии.
- Ну, и Христос с вами. И сомневайтесь. И ты, и твой суверен! -
промычал наконец князь по-русски. А на переспрос резидента проговорил: -
Кранк! Ферштейн зи! Кранк. Ну, чего же? Аллес мне теперь ганц хоть трава не
расти.[21]