"И.П.Сахаров. Сказания русского народа" - читать интересную книгу автора

После 1853 года деятельность Сахарова заметно пошла на убыль:
сказывались усталость и болезни. И все же немолодой Сахаров нашел время и
силы посетить те места, где в юные годы записывал песни, сказки, загадки и
бывальщины. Что двигало им? "Первым моим желанием,- рассказывал Сахаров
племяннику,- было узнать: что сохранилось здесь из старой русской жизни; те
ли самые здесь народные предания и верования или другие, мною не слыханные;
променял ли здесь русский человек свою старую жизнь, свои вековечные
верования, и на чем остановились его порывы в новом движении?" "...Я заметил
ныне,-признал Сахаров,- что в русской жизни совершилось быстрое изменение. В
селениях, лежащих около торговых путей, изменения очевиднее, резче выступили
на вид... Вблизи больших дорог народные предания почти исчезли, и о народных
верованиях там уже не вспоминают, как будто здесь их никогда не
существовало. Здесь новые поколения пошли другим путем: жизнь их сблизилась
с грамотою, с новыми ремеслами, с новыми потребностями, доселе неизвестными,
с новыми пожеланиями, о которых отцы их никогда и не помышляли. Жажда к
фабричности, к промышленности, ревность к бродящей торговле, быстрая
подвижность на другие, новые места вызвала русского человека на подвиги
небывалые, на дело ума, соображения, на любовь и охоту к новым знаниям.
Когда и кому здесь думать о старых преданиях? Да и на что они ему теперь?"
"В одном селении, на берегу Оки,- продолжал Сахаров,- в том самом
селении, где в 1825 году видел я, как крестьяне топили ночью лошадь, для
умилостивления водяного дедушки, нашел я в 1857 году русских людей за
станками, обрабатывающих шелковые материи, знакомых вполне с жекардо-вым
изобретением, умеющих здраво судить о достоинствах шелка и понимающих
требования богатых людей от их изделий".
"А что, приятель,- спросил Сахаров одного из крестьян,- топите ли вы
ныне коня в полночь для усмирения своего грозного Водяного?" И услышал в
ответ: "И что ты, родимый, вспоминаешь про коня, наш старый позор. Мы люди
не того покроя; мы не то и на уме держим". Лишь в самых глухих местах вдали
от дорог Сахаров нашел старую жизнь "в прежнем усыплении".
Приобщение народа к новой жизни не вызвало у Сахарова прежнего
негодования против иноземного влияния, хотя он и воспринял новизну не без
горечи и иронии. Повстречавшийся ему дворовый человек с гармошкой заявил,
что старые песни и девичьи хороводы вышли из моды. "Да зачем же вы,-
упрекнул его Сахаров,- с присядкою поете водевильные куплеты? Ведь это не
плясовая песня". И услышал "объяснение": "Наши девки без пляски ничего не
могут петь". "Вот тебе и русская народность!" - сокрушался Сахаров.
Все вело к признанию полной несостоятельности взгляда на народ как
защитника неподвижных вековечных устоев России. Сахарову пришлось признать:
"...русский народ сам понял и сознал, что жизнь без грамоты мертва, что к
такой жизни не прививается умное дело". И самое поразительное, что не могло
не удивить Сахарова,- социальная новизна не убила в простом человеке его
национального своеобразия. "Ведь он тот же русский человек, и душой, и
телом, не потурчился, не онемечился, живет на родной своей земле, не
иноземничает на чужой стороне". Сахаров начинал с неприятия иноземщины,
прославления патриархальных устоев, а кончил признанием важности для народа
цивилизованных форм жизни, полезности усвоения даже извне привносимых
влияний и заимствований.
Последние годы Сахарова прошли безрадостно и печально. На скромные, с
трудом скопленные средства и "почти в долг", как свидетельствовал