"Франсуаза Саган. Потерянный профиль" - читать интересную книгу автора

возраста. Я не умела с ясностью выразить себя, я всегда боялась убедиться в
собственной виновности. И потом ведь было только два решения: первое -
терпеть Алана, нашу совместную жизнь и то, что каждое мгновение мы плюхаемся
носом в грязь, насилуем наши сердца, а в мыслях у нас постоянный разброд.
Второе - уйти, убежать, ускользнуть от него. Но временами я совсем терялась.
Я вспомнила его таким, каким я любила его, и тогда исчезали и я сама, и то
решение, которое я считала единственно правильным.
В этой чайной, где порхала проголодавшаяся молодежь, и жужжали пожилые
дамы, я поначалу почувствовала себя хорошо. В надежном убежище: под охраной
сонма непреклонных английских пудингов, сокрушительных французских эклеров,
черных монашенок, не ведающих ни о чем - в том числе и обо мне. Ко мне
вернулся вкус к жизни или к иронии. Я посмотрела на Юлиуса А. Крама, на
которого еще не успела взглянуть. Он показался мне очень благопристойным,
очень мягким и слегка примятым. Заметно было, что и в два дня щетина не
могла захватить всю его кожу, а лишь тайком пробивалась кое-где. Я забыла о
его деятельности, о дикой энергии, затрачиваемой им, чтобы добиться успеха;
я забыла, глядя на эту юношескую растительность, о грубой силе и столь
прославленном могуществе Юлиуса А. Крама. На месте промышленного магната я
видела пожилого младенца. Мои впечатления часто обманывают меня, но столь же
часто и заполняют мои мысли, потому я на них не в обиде.
- Две чашки чая, бабу и миндальное пирожное, - произнес Юлиус А. Крам.
- Сию минуту, господин Крам, - пропела официантка и, сделав причудливый
пируэт, скрылась в лабиринте ширм.
Я смотрела на нее с тем преувеличенным вниманием, которое инстинктивно
проявляешь ко всему, только что чудом избежав смертельной опасности. "Я сижу
в чайной, с крупным промышленником. Мы заказали миндальное пирожное и
бабу", - шелестело в моей памяти, а сердцем, умом - словом, всем своим
существом я видела только обезображенное гневом красивое лицо Алана,
прижатое к перилам лестницы. На нашей милой планете я повидала и бары, и
рестораны, и ночные кабачки, но не имела представления о чайных (об этой,
казалось мне, еще менее чем обо всех других). Эта тихая гавань, как на
полотне Жуй - предупредительность, белые передники, крахмальные наколки, -
создавала у меня впечатление фальшивой, с трудом выносимой безопасности.
Ничего не поделаешь: решительно я создана для того, чтобы, задыхаясь от
гнева и боли, сидеть растрепанной на плюшевом диванчике против молодого
мужчины, испытывающего такие же муки, но не для того, чтобы лакомиться
пирожными в обществе любезного незнакомца. Иногда возникает и застревает в
сознании такое вот зрительное представление о себе самой. В остальное время
плывешь, не видя себя, растворившись в облаке солоноватых бесцветных
пузырьков, и погружаешься в темные глубины, ослепнув, оглохнув и онемев от
отчаяния. Или, наоборот, вдруг предстаешь, торжествуя, во всем своем
великолепии перед глазами кого-то другого, кто ослеплен этим солнцем -
тобой, выдуманным им самим себе на муки. Не стоит говорить, что в тот момент
я ни о чем таком не думала. Вообще, я никогда не рассуждала с собой о себе.
Другие меня больше интересовали. В тот момент я решала вопрос, какого цвета
миндальное пирожное: желтого или бежевого. Наверное, что-то среднее. В конце
концов, не зная, что еще сказать, я задала этот вопрос Юлиусу. Он показался
очень озадаченным, пожал плечами - для мужчины верный признак того, что он
об этом не имеет понятия - и спросил, что нового у Алана. Я кратко ответила,
что у него все в порядке.