"Юрий Львович Сагалович. 59 лет жизни в подарок от войны " - читать интересную книгу автора

приказ взводного следовать за ним. Надо сказать, что автомат был только у
помкомвзвода. У остальных - винтовки.
Понемногу бой смещается к станице, которая горит. Танки проходят мимо.
Уже на другом берегу оврага взводный приказывает мне остаться у пулемета,
сам исчезает, а в это время появляется санитар - с лошадью, впряженной в
широкую волокушу. Он собирает раненых. Увидев меня, санитар кричит:
"Вытаскивай!" Я вижу, кого он имеет в виду, и начинаю тащить раненого из
оврага по недлинному отрожку с глубоченным снегом. Куда он ранен, мне не
разобрать, тащу с трудом, утопая в снегу. Надо только представить, что это
за труд. Получается медленно, взмок, мне не удается ни капли передохнуть, но
когда я все же позволяю себе это на одно мгновение, вдруг откуда ни
возьмись, вырастает фигура ротного Феоктистова. Он набрасывается на меня с
матом, тащи, дескать, быстрей. Вытащил, уложили на волокушу, и в
начинающиеся сумерки ездовой торопит коня.
Я же остался один и без всякого дела. Вдруг из-за кустарника появляется
взводный с группой бойцов, приказывает мне взгромоздить на себя оставшийся
от разбитого пулемета станок и присоединиться к его группе, в которой не все
мне знакомы. "Кто бросит матчасть - расстреляю", - а станок - 36 кг. Под
покровом наступающей ночи мы начинаем драпать. Я покорно тащусь вместе со
всеми, не сомневаясь, что взводный знает, куда надо двигаться. Через
какое-то время то ли мы присоединяемся к другой группе, то ли она к нам, и
драпаем, драпаем, драпаем,... жалкие остатки второй бригады, только двое
суток тому назад собиравшейся освобождать Ростов, который был в двух сотнях
километров от нас. Кстати сказать, Ростов был освобожден только через две
недели, 14 февраля, войсками совсем другого фронта.
Взводный сам почувствовал, когда можно и нужно было устроить привал.
Привалились к огромной скирде среди чистой степи. Звезды - как лампы. Слышу:
"Связной, давай котелок". - "Какой котелок?" - "Сожрал?!" Он меня с кем-то
спутал. Так бы мы и препирались, но ночь просекают снопы трассирующих пуль.
Небывалый случай! - Ночное танковое преследование. Танки идут очень
медленно, но ведь быстрей, чем мы, пешие! Они долго гнали нас, подстегивая
огнем. Светящиеся пулеметные трассы то и дело просекают темень. Настала моя
очередь. Ранен и брошен своими среди бурьяна. Лежу ничком, прижатый
проклятым станком. Лязгает и ползет прямо на меня. Сейчас - все. В лепешку.
Но ведь в данный момент я пишу это "все", значит, я жив. А жив и пишу
потому, что это чудовище развернулось прямо возле меня, засыпав мерзлыми
комьями земли и снегом. Образовавшееся "одеяло" спасло меня от замерзания.
Чудовище ушло куда-то в сторону. По-видимому, это было уже неподалеку
от наших исходных позиций, откуда мы начали "наступление" на Ростов. Утром
меня подобрали санитары из другой части, а из своей - прислали домой
похоронку, в которой говорилось, что я погиб смертью храбрых и похоронен на
хуторе близ Ворошиловграда. Станок "максима", который измучил меня до
изнеможения, был с меня снят и остался лежать в бурьяне украинской степи.
Только через месяц после похоронки пришло мое письмо из госпиталя.
Почтальон встретил мою тетю на улице и вручил ей похоронку. Похоронка была
спрятана, и никто о ней не знал. Месяцем позже тот же почтальон на той же
улице отдал моей тете письмо из госпиталя. С криками "Жив, жив, жив!" тетя
(которая была только на десять лет старше меня) опрометью помчалась домой.
Бабушка, ничего не знавшая о похоронке, не понимая, что происходит,
уставившись на кричащую дочь и вытаращив глаза, медленно двинулась ей