"Михаил Садовский. Фитиль для керосинки" - читать интересную книгу автора

что-то ученику. Потом снова стали падать обломки нот, и бобе, вздохнув,
поплотнее вдвинулась на мягкую кушетку. "Как это получается, что на том же
самом инструменте такие ужасные звуки, будто бьют посуду, чтоб они все
здоровы были. Когда она сама играет, так это же сердце радуется... ну, если
не очень поздно, конечно, а как придет этот паршивец, так никаких сил же
нет. Чем он виноват? Но родители хотят. Раз они хотят... всем же жить надо.
Татьяна Исааковна же им говорила, что из этого шлимазла ничего не
получится... даже у Столярского, если бы он учился... может быть, ему другим
увлекаться... но родители хотят для общего развития... Для общего, так для
общего... - пусть развивается... что делать - надо терпеть..." Она сидела и
вспоминала, как у них в местечке, когда были малеькими, все бегали через
поле и березовую рощу к замку Радзивилла слушать музыку. К дому не пускали -
во двор за ограду, но если не было ветра, не шелестели листья и открывали
окна ... так было хорошо, как в театре... на траве под деревом... и
разносились по всей окрестности замечательные звуки - она бы и сейчас их
узнала. Спеть бы, конечно, не смогла, но если бы снова услышала ту музыку,
узнала бы, разве нет!?. Она с тех пор так и звучит в голове, а сколько уже
лет прошло... готеню, готеню...
Так случилось, что в этом тихом переулке недалеко от центра города, в
деревянном двухэтажном домике, в квартире на втором этаже собрались одни
еврейские семьи. Конечно, никто их не подбирал специально при заселении, да
и въезжали они все в разное время на освобождающуюся жилплощадь... Сорокин
погиб на фронте. Он жил совсем один -молодой, жениться не успел. Пошел
лейтенантом - и все. В сорок первом... и ордер получили Блюмкины. Васильев
совсем недавно переехал в новую отдельную квартиру - дали от завода -
повезло, всего пятнадцать лет в очереди стоял... Изаксон так и не вернулся
после освобождения и реабилитации. Тогда Муся уехала к нему в солнечные
сибирские края. Его там сразу назначили замдиректора чего-то большого и
важного... кажется, целой шахты. Он же до войны в наркомате работал, ходил с
портфелем - так в их квартиру въехал Школьник с семьей... а бобе даже и не
помнила, после кого им самим достались эти две комнаты с окнами во двор и
половицами шириной в полметра...
- "Шлимазл!" - вздрогнула бобе, потому что за стенкой раздался какой-то
особенно сильный удар сразу по многим клавишам, и все стихло. Бобе
прислушалась и облегченно вздохнула - на сегодня мучения кончились: хлопнула
входная дверь, отпуская мальчика на свободу... А когда за высоким створчатым
окном играли что-нибудь танцевальное, они, девочки заходили за дерево,
окруженное кустами, брались за руки все вместе или по двое и танцевали,
смущенно улыбаясь. На этом месте их невозможно было увидеть из дома, а то
могло попасть от управляющего, что бездельничают да еще вытаптывают площадку
своими танцами... мама тоже это не поощряла... то есть, конечно, могло
попасть, как следует, она могла страшно рассердиться и сказать: "Не забывай,
кто ты! Что ты себе позволяешь?!". А что такое, если тебе десять лет?! "Дарф
мен лебен!"25 И оправив совершенно гладкую скатерть на круглом столе под
матерчатым абажуром, она присела у окна на кушетку доштопывать носок, пока
еще не включая электричество навстречу угасающему дню...
- А кстати, какой сегодня день, Гершель, и что ты там делаешь?
- Бобе, я играю... а день сегодня - среда.
- Вчера была среда...
- Значит, пятница...