"Ирина Сабурова. О нас" - читать интересную книгу автора

рядом, а ринулся в ошеломительную неизвестность, вверх тормашками,
стремглав, в авантюру, названия которой искать нечего, потому что его нет и
не может быть.
У практиков, так же, как у романтиков, есть одно общее качество: их не
собьешь с пути. Даже поставленные вверх ногами одни будут восхищаться
неожиданным видом на небо, а другие - сбереженными подметками. Только этим
можно объяснить, почему закачавшийся дом не рухнул, и Урсула, как глава,
втянув еще больше голову в совсем уже надвинувшийся горб, стала еще ниже и
меньше, несмотря на толстую шерстяную кофту - но устояла перед нахлынувшей
в скучный, серый, но добропорядочный немецкий пансион оравой пестрых,
непонятных, и безусловно криминальных ауслендеров.
Как это произошло точно, ("кто первый ... ?) - предистория, и в
качестве таковой, значения не имеет. Зато очень важна вообще для всей
истории одна предпосылка: "как" в то время вообще никакого значения не
имело. Все делалось "как то" и выходило "вот так". Только и всего. Поскольку
логика, целеустремленность и здравый смысл отсутствовали совершенно,
философия была проста, как жизнь, а жизни фактически не было. Было: ужас,
недоумение, страх, растерянность, неопределенность, неизвестность, крушение,
бессилие, нищета ("голый человек на голой земле...") - буквально голый, и
на буквально голой земле! - отчаяние, безнадежность; было сколько угодно
"без" и "не", и "ни", не придуманных, а самых настоящих трагедий, катастроф
и драм. Вот только это и было, пожалуй, в то время, и еще, конечно, любовь.
Нежнейшая и легчайшая, грубоватая и простая, циничная и ласковая, понимающая
и не рассуждающая, примирившаяся и тоскующая - всякая, как всегда, но в
такие времена - острее.
Но не забудьте: одна стена дома обнажена. На ней даже тени соседнего
дерева не качается: оно срезано снарядом, и пенек засыпан щебнем - тень не
скользнет даже воспоминанием. Этот глухой, бесшабашный, таинственный и
разбойничий дом - кукольный дом с тремя стенками, - сцена с открытым
занавесом, и мало того - --
- Это ваша автобиография, конечно? - спросил один юрист у Демидовой,
прочитав ее рассказ, героиня которого покончила с собой.
- Нет, я еще жива - ответила она со смешком, но без улыбки. Пожилому
юристу логика чужда не была, но это вот к чему: никаких автобиографий здесь
нет. (Двойное, подчеркнутое отрицание - прекрасная особенность русского
синтаксиса!) Но есть кусочки их: и тех, и этих, вашей и твоей, нашей и моей
тоже. По принципу калейдоскопа: клак! - поворот трубки - и самые
разнообразные, разноцветные кусочки складываются в никогда не бывший,
неповторимый, единственный рисунок - из разных других. Клик! - они
звякнули, рассыпались - и сложились снова - совсем в другое.
Да, вы сказали именно эти слова. (Только не тогда, не в том доме, а в
другой стране, в другом городе, и совсем другим людям ...). Слова - ваши. И
-- да, мой дорогой, ты сделал именно это - только для другого, и по другим
причинам даже... но это был ты - и не ты, вы - и не вы, я - и не я.
Как же иначе рассказать о нас?
И еще: это пустая, обнаженная стена. Стена, на которой может отразиться
-- нет, не тень сломленного дерева, а может быть даже то, что еще будет.
Извилистый путь к какой нибудь точке - который пройдет и фрау Урсула, и
сидящий сейчас у нее в столовой чахоточного типа юноша - не чахотка, нет,
просто клеймо концлагерного номера на руке - до того, как он станет