"Роберт Сабатье. Шведские спички " - читать интересную книгу автора

Альбертина, охваченная возмущением, проворчала: "Все они шалопаи,
все!" - и добавила, желая быть беспристрастной: "Да и ты тоже хорош!.. Вечно
по улицам шляешься!" Она вздохнула, затем неожиданно открыла ящик комода,
бросила туда свое вязанье и моток шерсти. За эту шерсть она еще не уплатила.
Ей казалось, что ребенок знает об этом и что в его глазах она читает упрек,
потому Альбертина со злостью сказала: "За мной не пропадет!" - и, охваченная
внезапным гневом, добавила еще громче:
- А ну, живей убирайся, брысь отсюда, доешь на улице, крошки всюду
набросал, лодырь ты эдакий!
Почему у нее вырвались эти слова? Отдавала ли она себе в этом отчет?
Может быть, потому, что зеркало отразило гусиные лапки морщин вокруг глаз? А
может быть, потому, что она немало горя хлебнула в жизни? Консьержка
смотрела вслед уходящему Оливье и, немного остыв, палила себе рюмочку
"кальвадоса", выпила его с удовольствием лакомки, потом решительно сжала
губы.


*

Оливье вышел из подъезда, уставившись на носки своих сандалий. На губах
его остался соленый привкус. Почему Альбертина заговорила о шерсти? Он вроде
понял, но это казалось ему таким мелочным. Только неделя прошла со дня
рокового события. На листке ежедневного календаря для записи намеченных дел
стояла большая красная цифра 30, за ней следовало выведенное черным слово
апрель, а на обложке красовался год, обозначенный золотыми цифрами. Его мать
под конец каждого месяца обычно подбивала расходы и готовила счета для
покупателей галантерейных товаров. Мальчик взбирался на высокий табурет,
стоявший у кассы, а мать, облокотившись о полированный стол, на котором
лежал деревянный метр, диктовала ему: фиолетовый фай, золоченые кисти,
нитки, подкладка, бумажные ленты, витой шнур, шпульки, портновский
приклад... и цифры появлялись на краю строчек в узких графах - весь лист был
в серую сеточку. Потом Оливье готовил квитанции, подчеркивал карандашом
сумму вычетов вверху, над колонками.
После проверки - это делала его мать - счета укладывались в кучку на
столе, под тяжелый магнит с красной ручкой, на котором всегда торчало
несколько булавок. А позже все эти счета рассовывали по конвертам с
прозрачным квадратиком на лицевой стороне и направляли их адресатам.
Мама Оливье была стройной тоненькой женщиной, изящные черты ее лица
освещались большими глазами какого-то необыкновенного зеленого цвета,
который Оливье унаследовал от нее, волосы были светлыми, как конопля, она
причесывала их гладко, собирая сзади в тяжелый узел, и закалывала
черепаховым гребнем. На застекленной двери под ярлычками реклам художник
вывел желтыми прописными буквами: Мадам вдова Виржини Шатонеф, но она стерла
"мадам вдова", и после этого на стекле остались какие-то следы. Хотя Виржини
было уже тридцать, ее все еще звали "мадемуазель", что смешило ее, и она
каждый раз показывала на Оливье. В таких случаях кавалеры пускались на
пошлые ухищрения:
- Что вы, что вы, это ведь ваш братик. Разве не так, мальчик?
Когда мама подымала руки, чтоб получше уложить свой шиньон или засунуть
под гребень непослушную прядь, она напевала без слов: ля-ля-ля-ля - всегда