"Роберт Сабатье. Шведские спички " - читать интересную книгу автора

пошлости, однако здоровая и естественная.
Здесь был свой особый язык, заимствующий многое у арго, но ближе,
пожалуй, к народной речи, со всякими насмешливыми прозвищами, очень
образный, остроумный. Молодые люди, с волосами, намазанными бриллиантином
"Аржантин" или "Бекерфикс", были несколько жеманны, однако не пренебрегали
выражениями, вроде "заметано", "кореш" или "пшел, болван". Уже вошло в
употребление словечко "бизнес", кабачок зовут "коробочкой", комнату -
"конурой", а хозяина - всегда "обезьяной". С нежностью произносят "цыпочка",
с презрением - "девка". Семейные титулы берутся взаймы у латыни: "патер",
"матер", едва заметную трансформацию претерпели слова "братан", "своячок",
бытуют и термины деревенские: "папаня", "маманя", "дядька" и "тетка" (этот
последний термин употребляется и для обозначения педераста).
Повсюду вокруг толпились оживленные компании, орали маленькие буяны,
вдоль улицы плыла целая флотилия людей, а из окон жильцы созерцали это
поистине театральное зрелище, не имеющее ни конца, ни антрактов.
Такой была улица в летние вечера. И такой увидел ее Оливье, когда
наконец-то вышел из своего чуланчика под лестницей. Несколько минут он стоял
на углу улицы Башле, совсем один, прислонясь спиной к газовому фонарю, потом
засунул руки в карманы и попытался принять непринужденный вид. На левый
рукав его свитера Элоди пришила траурную повязку, несколько широкую для
детской руки. Он понимал, что раз он отмечен этим печальным символом, то не
может примкнуть к игре своих сверстников. Посему он направился к старикам,
пристроился между окном Альбертины и запертой галантерейной лавкой, заложил
руки за спину и притворился, что его интересует беседа Альбертины с
элегантной и манерной мадам Папа (так сократили ее слишком длинную греческую
фамилию), с этой старой дамой, никогда не выходившей из дома без шляпы, и с
Люсьеном Заикой, радиолюбителем и мастером по ремонту приемников, а также и
с Гастуне, прозванным так из-за сходства с президентом Гастоном Думергом и
еще потому, что затасканные патриотические изречения, бесконечно повторяемые
этим бывшим воякой, были сродни трехцветной идее Республики.
Мадам Папа, если она не рассказывала о своем дорогом внуке, который был
на военной службе где-то там на Востоке, то пыталась рассуждать о
театральных спектаклях, таких, как "Слабый пол", с актрисой Маргерит Морено,
или "Домино", с артистом Луи Жуве. Ее собеседница, кумушка Альбертина Хак,
будучи феминисткой, толковала о подвигах летчиц Маризы Бастье и Маризы Ильц,
несколько путая их при этом, потом с возмущением заговорила о том, что у
женщин нет права голоса. Тотчас же Гастуне, поглаживая большим пальцем весь
галантерейный набор своих орденских ленточек, грубо прервал ее:
- Ну уж нет! А кого ставят к стенке? А кто на войну идет, чтоб его там
убили?
Едва они заметили Оливье, все обменялись многозначительными взглядами.
Гастуне поправил карандаш, который носил за ухом, как бакалейщик, и заявил с
бухты-барахты:
- Знаешь что, гражданин! Не забывай, что мужчина закаляется в
испытаниях...
Оливье показалось, что он услышал, как Люсьен Заика ему шепнул: "Во-от,
во-от балда-то". Оливье очень любил Люсьена и всегда говорил про него: "Это
мой кореш!" - что многое значило. Неуклюжий, костлявый, зимой и летом в
штанах, сшитых из солдатского одеяла, в свитере очень жидкой вязки,
болтающемся вокруг бедер, который он беспрерывно обдергивал, Люсьен делил