"Роберт Сабатье. Шведские спички " - читать интересную книгу автора

не выдержав, рассмеется. Он говорил с ней, тянул за руки, повернул ее
голову, но Виржини словно окаменела. Живыми казались только ее длинные
волосы, рассыпавшиеся вокруг лица.
Напуганный, мальчик подошел к окну и сказал через ставни:
- Никак не могу ее разбудить...
- Открой нам, открой скорей...
Все еще колеблясь, он посмотрел в сторону матери, как бы спрашивая у
нее разрешения, и пошел к дверям, снял задвижку, повернул ручку. На стекле
была наклеена дверная реклама - собачка изо всей силы тянула своего хозяина
за прочные подтяжки под названием Экстрасупль. Открыв дверь, Оливье сбросил
крючок с деревянных ставень, они распахнулись, впустив в комнату яркий свет.
Женщины, толкаясь в узком проходе, кинулись в магазин. Затем, отстранив
мальчика, они хлынули в спальню. Оливье, ошеломленный этим напором, побежал
за ними, но одна из женщин оттолкнула его: "Обожди там. Не ходи!" Тогда он
закричал: "Мама! Мама!" Он стоял за дверью комнаты с тревожным, полным
отчаяния лицом, испуганно прижав руки к груди. Сперва он слышал шум голосов,
восклицания, вздохи, потом воцарилось долгое, очень долгое молчание.
Наконец из спальни вышли две женщины, они перешептывались, искоса
поглядывая на него. Их изменившиеся лица походили на маски. Одна из них -
это, кажется, была мадам Шаминьон, а может быть, и мадам Вильде - все
повторяла ему: "Здесь побудь, здесь", - и ушла из магазина, потрясенно
вздымая вверх руки.
Оливье на мгновение озадаченно замер, потом бросился в спальню, к маме,
чтоб укрыться под ее защитой или чтоб защитить ее, проскользнул между двумя
соседками, которые пытались помешать ему подойти к кровати, где по-прежнему
недвижимо лежала Виржини. Одна из женщин закрыла лицо мальчика ладонью,
пахнувшей чесноком, прижала его к себе и подтолкнула к двери. Оливье хотел
закричать, но вдруг потерял голос. Он подумал, что сейчас его побьют, и,
чтоб уберечь себя от ударов, выставил локоть над головой. Тогда женщина
решилась сказать ему правду. Ей хотелось сделать это помягче, но ее голос
прозвучал мрачно:
- Послушай, малыш, послушай, у тебя нет больше мамы.
И так как он глядел на нее, не понимая в чем дело, женщина добавила
мелодраматическим топом:
- Умерла твоя мать. Понимаешь, умерла.
И еще чей-то голос присоединился, чтоб его убедить:
- Да, умерла она, скончалась, бедный малыш!
И больше он ничего не помнил. Огромная черная дыра в памяти. Все кругом
было заполнено какими-то криками, похожими на вопли ночных птиц. Чей-то
долгий вой, быть может, вырвавшийся у него самого или у кого-то другого. Все
перед ним кружилось. Соленая вода на лице. Дрожь во всем теле, судороги.
Невыразимый страх, животный, удушливый. Страшное ощущение: ведь он спал
рядом с мертвой. Не с матерью рядом, а с покойницей. И он ее трогал, ласкал,
целовал. Зажав кулачками глаза, Оливье заново открывал ужас остекленевшего
взгляда, стынущей плоти. Он с яростью сдавливал свои веки. Он упал навзничь,
скрючился, свернулся в клубок, как зародыш в яйце, словно обороняясь ото
всех. Ведь ничто его больше не защищало. Тело его стало дряблым, как у
рака-отшельника, утратившего свой панцирь. Внутри все болело. Дышать стало
нечем, он был голым перед толпой этих чужих людей.
- Теперь он сирота...