"Роберт Сабатье. Шведские спички " - читать интересную книгу автора

этой сомнительной ласке, сопровождаемой издевательской скороговоркой, да еще
с южным акцентом: "Значит, мсье не учит уроков, стало быть, мсье - дуралей,
большой дуралей..." - что заставляло хохотать других школьников.
Тому вечеру суждено было навсегда запечатлеться в памяти Оливье. Много
лет спустя он вспомнит все до мелочей и заново переживет; не начертал ли тот
вечер грубую демаркационную линию в его жизни? Еще весь в своем ненадежном
раю, которому завтра предстояло рухнуть, он перелистывал страницы учебника
истории, рассматривал ее действующих лиц: вот Франциск I, безвкусно
наряженный, раскрывает объятья Карлу V в темном строгом платье, вот Генрих
II и Диана де Пуатье в виньетке из "саламандр" присутствуют при казни
еретиков, вот Равайяк, наносящий удар кинжалом Генриху IV на улице
Ферронри... Оливье листал страницы, прочитывал чуть дальше, чем задано, и
говорил Виржини:
- Расскажи мне о Генрихе Четвертом, расскажи о Людовике
Четырнадцатом...
Не как науку воспринимал мальчик историю Франции, а скорей как чудесные
легенды, как красивые сказки, чуть более правдивые, чем сказки Перро.
Потом была самая приятная вечерняя процедура. Принца укладывали спать:
ведь каждый ребенок - принц для своей матери, если она его любит. Ему
взбивали подушечку, хорошо расправляли простыни, чтобы не было складочек,
заботливо укрывали до самого подбородка, и вот еще ласка, еще поцелуй перед
сном, затем шорох юбки, стук капель из крана, еще какой-то далекий, неясный
шумок - и свободное, счастливое соскальзывание в дремоту.


*

Сколько бы ни прошло времени, никогда он не забудет своего пробуждения
в тот день. Мать спала. Вероятно, было еще рано. Оливье закрыл глаза, чтоб
еще подремать, но яркий свет просачивался сквозь полуоткрытые, источенные
временем деревянные ставни и мешал ему. Тогда мальчик поднялся с кровати,
чтоб забраться к матери и прикорнуть рядышком, прижавшись губами к ее руке.
Кожа этой руки была холодной, и ребенок подтянул одеяло повыше. Он забылся
сном, потом проснулся опять, и ему показалось, что время движется безнадежно
медленно. Звуки улицы были какие-то странные, шаги прохожих не имели того
резонанса, какой бывает спозаранку. Со двора доносились обрывки фраз,
которыми соседки обменивались из окоп. Где-то вдали прогудел автомобильный
сигнал. Оливье кашлянул, несколько раз повернулся в постели, надеясь
разбудить этим мать.
А позже, когда раздался стук в ставни, мальчик уже потерял всякое
представление о времени. Он услышал знакомые голоса обычных посетителей
магазина. Кто это там? Мадам Шаминьон, мадам Шлак, мадам Хак? С улицы звали:
- Виржини, Виржини, почему ты не открываешь? - потом обратились к
нему: - Эй! Малыш, Оливье, что там у вас делается? Разбуди маму! Уж больно
она сегодня разнежилась... Может, заболела? Виржини, Виржини...
- Да-да, сейчас я ее разбужу, - ответил Оливье.
Он ласково провел по щекам матери и несколько раз поцеловал ее около
уха. Но так как она все не двигалась, мальчик подумал, что это игра, и
запел: "Пора, пора"... Он приподнял ее руку, но рука упала. Оливье снова
подумал, что мать с ним играет, что она лишь притворяется спящей и вскоре,