"Эрнесто Сабато. О героях и могилах " - читать интересную книгу автора

обалдевший муравей забрался на палочку и пробежал до ее конца, где,
совершив несколько осторожных акробатических номеров, он поворачивает назад
и бежит к противоположному концу; так и бегает взад-вперед без толку, пока
одинокий человек не устанет от игры и из жалости, а чаще от скуки не
опустит палочку на землю, и тут муравей спешит к своим товарищам, вступает
в краткую, взволнованную беседу с первыми встречными, чтобы объяснить свое
опоздание или осведомиться об Общем Ходе Работ в его отсутствие, и сразу же
включается в дело, присоединяясь к длинной, энергично движущейся египетской
веренице. А тем временем одинокий задумчивый человек возвращается к своим
довольно общим и отчасти хаотическим размышлениям, почти не задерживающимся
на чем-то одном: то взглянет на дерево, то на играющего поблизости ребенка,
который напомнит ему далекие, теперь почти неправдоподобные дни в
Шварцвальде или на маленькой улочке в Понтеведре 1; и тут глаза его
затуманиваются, в них усиливается обычное для старческих глаз влажное
мерцанье, так что никогда не знаешь, вызвано ли оно чисто физиологическими
причинами или же воспоминанием, ностальгией, чувством фрустрации или мыслью
о смерти, или той смутной, но неодолимой меланхолией, которую нам,
человекам, всегда внушает словцо "Конец", поставленное в заключение
истории, тронувшей нас своей таинственностью и печалью. А ведь это можно
сказать об истории любого человека - разве найдется среди нас такой, чья
история в конечном счете не оказывается печальной или таинственной?
Но сидящие и задумчивые люди не всегда старики или пенсионеры.
Порой это люди сравнительно молодые, лет тридцати-сорока. И странное
дело, о котором стоит подумать (размышлял Бруно), они кажутся тем более
несчастными и беспомощными, чем они моложе. Да есть ли что страшнее, чем
юноша, сидящий в задумчивости на скамейке на площади, угнетенный своими
мыслями, молчаливый и чуждый окружающему миру? Иногда этот мужчина или
юноша - моряк, а иногда эмигрант, который хотел бы вернуться на родину, да
не может; часто это мужчины, которых бросила любимая женщина; а порой люди,
не приспособленные к жизни, или покинувшие навсегда свой дом, или
размышляющие о своем одиночестве и о будущем. А иногда это юнец, вроде
Мартина, который с ужасом начинает понимать, что абсолюта не существует.
Но также это может быть человек, потерявший ребенка, и теперь,
возвращаясь с кладбища, он чувствует, что одинок и что его существование
утратило смысл, и он думает, что вот же кругом есть люди, которые смеются и
счастливы (пусть на миг), есть дети, играющие вот здесь в парке (он их
видит), между тем как его родной сынок лежит в земле, в маленьком гробике
по росту его тельца, которое под конец перестало бороться с жестоким и
неодолимым врагом. И этот сидящий в задумчивости человек снова или впервые
начинает размышлять об общем смысле жизни - он никак не может постигнуть,
почему его ребенку пришлось вот так умереть, почему бедняжка должен был
заплатить за какой-то прадавний чужой грех ужасными страданиями и его
маленькое сердечко замерло от удушья или паралича после отчаянной борьбы
против черных призраков, невесть по какой причине обрушившихся на него.
Да, этот человек действительно беззащитен. И, странная вещь, он,
может, вовсе не беден, даже, возможно, богат, он даже может оказаться тем
Великим Банкиром, намечавшим грандиозную Операцию с твердой валютой, о
которой Бруно прежде подумал с презрением и иронией. Презрением и иронией
(теперь он это хорошо понимает), которые, как всегда, оказались чрезмерными
и в итоге несправедливыми. Ибо нет человека, который в конечном счете