"Владимир Рыбин. Трое суток норд-оста (Повесть)" - читать интересную книгу автора

резко выделяясь на фоне сочного голубого неба, напоминали тонкие руки,
молитвенно воздетые ввысь.
В тот самый момент, когда Головкин подумал об этих стрелах-руках, у
него и появились первые признаки беспокойства, знакомые по другим осмотрам
судов.
Это чувство появилось у него только на третьем году работы
инспектором. Конечно, были и знания и опыт, но именно смутное душевное
беспокойство, как ему казалось, было главным, что наводило на след.
Взять хотя бы тот случай с итальянцем. Вполне приличный был
итальянец, да к тому же еще и "чиф" - старший помощник капитана.
Встретились они в проходной, перекинулись всего парой слов, а у Головкина
так зазудело, что спасу нет. Пригласил в досмотровую комнату, посадил
напротив и стал беседовать о том о сем. И "чиф", который только что вел
себя как барон - медлительно и надменно, вдруг переменился: закашлял,
зачесался, словно ползали по нему полчища тараканов. Но как ни шуми, а все
бывают минуты тишины. В одну из таких минут и услышал Головкин тихий
шелест. Словно и в самом деле где тараканы шевелились. Не выдержал,
позвонил начальнику, попросил дозволения на личный досмотр. Когда снял
итальянец штаны, то все и увидели на ногах кольца из нанизанных на
веревочки часов.
Много тогда было разговоров о "бароне" с замашками спекулянта. Вопрос
громоздился на вопрос. Откуда у итальянца деньги на покупку часов, если
брал он их не в валютном магазине, где на законном основании - все, что
угодно, а в обычных городских универмагах? Кто снабжал его нашими
деньгами? Кто скупал у него контрабанду или, того хуже, валюту?..
Тогда за итальянца крепко взялись. И был шумный судебный процесс, о
котором в городе хватило разговоров на месяц.
А Головкину итальянец был вроде экзамена на зрелость. После того
случая он совершенно поверил, что беспокойная нервозность - это так у него
проявляется "шестое чувство", о котором столько говорят "часовые границы"
всех рангов, должностей и специальностей - от таможенников до
пограничников.
Вот и теперь, глядя на "мольбу крановых стрел", Головкин почувствовал
знакомый зуд. Это могло быть от чего угодно: от недосыпания, от
неполучившейся статьи... И все же он сказал себе: "Раскрой глаза, навостри
уши - всякое может быть".
В кают-компании все было готово к приему властей. На столе - скатерть
зеленого бархата, на скатерти - чашечки кофе, сигареты, даже коньяк. Возле
стола чуть ли не в одну шеренгу стояли помощники капитана - первый и
старший, штурмана - второй и третий. Самого капитана не было. Таков
неписаный закон моря: капитан остается "богом", высшей инстанцией, к
которой обращаются лишь при конфликтах.
Соловьев со своими помощниками прошел к краю стола, отодвинул чашки,
положил на скатерть стопку паспортов. Головкин с завистью смотрел на
друга. На советских судах у того дел немного: посмотрел паспорта - и
счастливого плавания. А таможеннику надо перебрать уйму бумаг. Сверить
коллективную таможенную декларацию членов экипажа, чтобы оба экземпляра ее
были как один. Да еще сходить с третьим штурманом к сейфу, потрогать ту
самую валюту, которая записана в декларации. Да проверить, правильно ли
заполнены коносаменты - документы на каждую партию груза. Да изучить