"Владимир Рыбаков. Тяжесть " - читать интересную книгу автора

дисбате, а перевели его за пьянство и чрезмерное рукоприкладство. Когда
сердился, то завывал, взвинчиваясь: "Макаки! В кле-е-тку-у!" Салаг иногда
бил, но с опаской, со стариками же только ругался. Командир второго взвода
третьей роты Ломоносов знал: если старики сами его втихомолку не ухлопают,
то за них это сделают их друзья, гражданские, в селе. Офицеры не любили и
сторонились его, он был для них не боевым офицером, а выполнявшим черную
работу человеком, на которого напялили офицерский мундир, тупоголовым
мясником. Солдатам же он был безразличен: чаще, чем другие, говорит, что
думает - и все.
Наконец, Чичко скомандовал, и мы устало зашаркали к другому концу
тупика. Мусамбегов, крутя распухшим носом, благодарно смотрел на меня: ему
сказали, что я спас ему жизнь. На КПП, пропуская нас, скалила зубы новая
смена, радуясь близости дороги и в надежде увидеть на ней много интересного.
Ноги невольно спешат к казарме, автомат после суток грузом режет плечо.
Оружейка.[11] Я захожу (разумеется, после дежурного по роте, у которого
ключи), раздаю дощечки - в каждой из них дырки для тридцати патронов рожка
плюс запасной рожок - каждый должен сдать две полных дощечки, только после
этого можно считать караул действительно позади. Поручив Быблеву проследить
за чисткой оружия, пошел с Колей в библиотеку. Шли по дорожкам невольно в
шаг, редкие деревья прозябали, окруженные со всех сторон металлическими
щитами с надписями, с лицами - такими привычными, что мнилось, эти щиты
здесь пустили ростки и вымахали, а деревья кто-то для красоты привез, для
искусственности.
- Я сосчитал изображения Ленина в части, их 1724.
Свежнев говорил, будто бросал слова в колодец. Мне стало неприятно от
схожести наших мыслей.
Мы подходили к Дому офицеров.
- Коля, - сказал я, - не размышляй вслух, это вредно.
Он схватил погон моей шинели.
- Святослав, я знаю, ты не малодушен, доверяй мне, как я доверяю тебе;
я иногда чувствую - лопну, столько тайн во мне, они то скрипят, то бушуют. И
ты задыхаешься, вижу, анашу вот тянешь.
Я театрально махнул рукой:
- Пьян да умен - два угодья в нем. Не вырывайся из серости. Где есть
только она - не вырвешься. Не сравнивай себя с другими, не гордись
внутренней свободой, ты не знаешь силу устава, он все равно тебя свалит,
никто не поможет.
Мы часто повторяли друг другу подобные фразы, обволакивающие уши,
уносящие нас на мгновенья куда-то далеко, где, кроме приятного звучания, не
было ничего. И лишь оставался осадок, какого не бывает от небывальщины.
Свежнев словно хотел мне что-то сказать и не мог, а я мог, но не хотел.
Дом офицеров напоминал ванную комнату - настолько однообразной была его
чистота. Прямые коридоры, линии ковриков, тянущиеся так ровно и четко, что
казалось, им прикажут - поднимутся в воздух и отдадут честь. Кадрированные
части обладают своими специфическими особенностями: первая из них - полный
офицерский и "четвертной" штат солдат, то есть два офицера на одного
срочника. А часть должна быть боеспособной, орудия должны блестеть и
смотреть в сторону Китая, караульная, кухонная и другие службы должны
катиться по ровному кругу без сучка и задоринки при этой прорве офицеров,
воющих от тоски и скуки, завидующих крупнозвездочникам и отчасти поэтому