"Владимир Рыбаков. Тяжесть " - читать интересную книгу автора

после каждой бутылки спирта зовущих войну.
Дом офицеров - трехэтажное строение сталинской эпохи с чопорными
круглыми колонна-ми - всегда пустовал, исключая дни собраний и праздников,
когда на его экране шли фильмы типа "Секретарь райкома". На втором этаже
была библиотека, а в ней Света, библиотекарша. Поднимаясь с Колей по
лестнице, невольно бросил голодный взгляд наверх. Коля перехватил его,
понял:
- И что ты нашел в этой стерве? Слизь ведь, шлюха, как ты можешь с
такой после Тани.
Я не моргнул при напоминании о Тане, связывавшем меня с лейтенантом
Осокиным, который умер год назад в Сосновке... Света... Меня тянуло к ней, к
существу, - лишенному ощутимой формы, гладкому и скользкому, с красивыми, но
неприятными от мелкости чертами лица, - выискивающему грязь там, где,
казалось, крупицы не втиснешь. Да, я был для нее, офицерской шлюхи,
интереснее других - не только "французом", она была неглупа, - а метисом,
рожденным двумя цивилизациями. Возможно, Света в чем-то была права... Таня,
бывало, повторяла: "Ты иногда более русский, чем русские, иногда - более
чужой, чем татарин".
Библиотекарша Света или, как я ее называл, Существо, была словно
собрана из различных человеческих кусков. Мозаичен был и ее характер,
впитывавший все, что попадалось на пути, ничего не выбрасывая: одалживала
рубль, могла накапать на солдата после ночи, проведенной с ним, на следующий
день навестить его на гауптвахте, чтобы к вечеру ласкать перед решеткой
какого-нибудь гражданского, вызывая в губаре черноту злобы и мести. Ее раза
два насиловали, однажды надорвали ухо, но презирать так и не смогли. Света
давала или отбирала, но никогда ничего не просила. Она часто унижала меня
бешенством тела, проявляла по ночам отвратитель-ную фантазию и ни о чем не
мечтала.
В библиотеке Светы не было. Возле стола, заваленного военной
литературой, стоял Самуил Давыдович Рубинчик, парторг полка, да рылась на
книжных полках его жена, полная, с важными глазами.
- Вы не получите книг, - сказал парторг, - пока не будет погашена общая
задолженность. Недостача исчисляется двумястами книг; когда они будут на
столе, тогда и получите. Или пусть внесут деньги.
Свежнев вспыхнул, во мне же лишь злорадство зашевелилось:
- Товарищ подполковник, вы ведь знаете не хуже меня, что советский
воин - лицо матери-ально неответственное, но я все же заплатил за те две
книги, которые у меня украли, и после этого вы хотите, чтобы я нарушил один
из заветов Владимира Ильича? Перестал учиться? Не читал книг? Мне останется
в таком случае написать индивидуальный протест (коллективное прошение - есть
нарушение устава) в "Суворовский натиск".
Рубинчик сумел скрыть злобу. Он колебался, полковничьи погоны были ему
уже обещаны, с ними он переводился в политический аппарат дивизии в
Уссурийск, а письмо клопа, нагло стоявшего перед ним, могло вызвать вопросы.
Худое симпатичное лицо его осталось спокойным:
- Послушай, сержант, ты хитрый, но брось издевку, ты еще не в своей
Франции, смотри, не обожгись, я ведь вижу, Свежнева сталкиваешь с прямого
пути в грязь, внушаешь ему разные ненужные мысли. Смотри, если и
демобилизуешься, то уедешь последним эшелоном в последний срок. Если
демобилизуешься!..