"Владимир Рыбаков. Тяжесть " - читать интересную книгу автора

что ты подлец, иначе не выкарабкаешься. Понял?
Дрожащий от радости салага подбежал, закивал головой, жалко скрючился в
углу кабины.
Сквозь липкую ночь медленно пробивалось утро. Сон, к утру окончательно
переборов холод, становился тяжелым, черной ямой. Долго расталкивая,
вытаскивал меня Колька из этой ямы.
- Святослав! Святослав! Да проснись же ты! Дай перцовки, у меня уже
душа прилипает к костям.
Открыв глаза, увидев измятое Колькино лицо, почувствовал спокойную
радость. Он мне был другом в эти минуты. Часто, когда мы молчали вместе, я
испытывал родственную близость, исходившую от него, близость от пережитого
прошлого, близость от того, что могли бы спорить и молчали, близость от
желания молчать, зная: стоит открыть рот, чтобы стать чужими друг другу,
часто врагами.
Забрались под Колькин брезент в кузов. Как теплые рукопожатия,
передавалась бутылка. Свежнев, вдруг вытащив из-за пазухи бумагу, со
значительным видом протянул ее мне. Это была карта. С таким крупным
масштабом подобная карта могла быть только штабной. Достать ее в штабе можно
было, только украв. На ней было намалевано черной тушью "совершенно
секретно". Я нашел на ней наше плато: до китайцев было четырнадцать
километров, никогда еще учения не проходили так близко от границы. Вернул
Кольке карту. Пошарив по моему лицу глазами, Свежнев сказал:
- Ты заметил, что снарядов выдали больше, чем обычно, что много
кумулятивных?
- Теперь замечаю.
- Послушай, Святослав, сколько лет тебе было, когда привезли тебя в
Союз?
- Девять. Странно и подумать здесь, что родился я в Алесе, есть такой
городок на юге Франции, наверно, очень тихий и чистый, наверно, с очень
многими счастливыми людьми. И было мне месяцев восемь, когда мои родители
переехали в Париж, город, в котором революции кажутся развлечением народа. А
почему ты спрашиваешь?
- Русский ли ты?
- Мать русская, отец - поляк, впрочем в крови и татары, и цыгане есть,
так мне говорили.
Свежнев не улыбнулся.
- А ты русский?
В его глазах была угрюмость.
- Я понимаю. Ты видишь войну. Мои родители давно жили во Франции, в
пятидесятых годах репатриировались. Говорили мне, что от России мало что
осталось, от русского же человека остались нос да покорность. Нет, вряд ли я
русский. Я советский, друг Свежнев. Ты понимаешь, что это такое?
- Понимаю. И мне жаль тебя.
Мне оставалось только грязно усмехнуться:
- Себя пожалей. Великоросс! Былинно звучит, смешно звучит, грустно,
быть может. Ты русской своей совестью будешь защищать советское знание. Ты
будешь защищать исконные русские земли от китайского завоевателя, не так ли?
- Да. Защищать Россию от любого внешнего врага - это мой долг. Это не
только история России, это история русского характера, русской души. Ты,
советские исчезнут, а Россия останет-ся. Чтобы она осталась, она сама должна