"Владимир Рыбаков. Тяжесть " - читать интересную книгу автораРазводы, инструктажи, караулы - время не меняло обращенного ко мне тупого
лица. Как-то после политинформации я сказал Рубинчику: - Товарищ подполковник, вы намекнули, что рядовой Свежнев идет не по прямой стезе. Он ведь не комсомолец, приняли бы его в славные ряды ВЛКСМ, он счастлив будет. Мой издевательский тон не ускользнул от парторга: - Что? Да я его на пушечный выстрел не... - Он с подозрением уставился на меня, затем заговорщицки усмехнулся. - А зачем вам... Да это неплохая идея, посмотрим. Только, товарищ младший сержант, с такими вопросами следует обращаться к комсоргу, не к парторгу. Наутро в часть привели из учебной артиллерийской части, расположенной в Уссурийске, сорок курсантов, в сапогах, в бушлатах.[12] Это был последний призыв 1968 года: восемнадцати-летние юнцы, кто с мышцами, кто без, но все со слабой костью. Мороз поднялся до тридцати, ветер рвал во все стороны ослабевший от холода воздух. Из штабной "секретки" поползли слухи об учениях. Старики, в отличие от салаг, мельтешивших при первых слухах, знали: все зависит от погоды. Прошлые зимние учения были бесснежными, значит, будет метель - будет и тревога. Курсантам устроили спальное помещение в спортзале, по ночам восемьдесят глаз с несбыточной мечтой смотрели на вешалку, где висели вздернутые воинским уставом бушлаты, затем закрыва-лись веками, поверх которых синеватая рука натягивала худое одеяло. Я украдкой проверял обмундирование своего расчета, рассматривал в каптерке валенок за валенком, на вешалке - шинель за шинелью. За себя я был спокоен: ватные штаны и фуфайка были в порядке, две запасные шинели лежали в тягаче, для снега были непрорезиненные валенки, в кармане лежал комок анаши и в противогазной сумке морозе, закутавшись в две шинели, у моего наводчика Свежнева все зависело от настроения, но, как всякий старик, ко всему прошедший учебку, он мог выдержать все. Быблев, водитель, молчал и делал, что нужно. Оставалось еще четверо салаг, в том числе Кырыгл и Мусамбегов, за ними нужно было следить, то гладить, то бить. И для полного расчета придадут троих курсантов, только что выброшенных из помазков.[13] Будут орудийными номерами. Через день из болтливых красок наступающей темноты завихрились поначалу нежно, несмотря на сильный ветер, снежинки будущей метели. Шли на ужин, раздирали рот, ловя игриво-равнодушный дождь зимы. Деля пищу, взглянул на маленькое тело Кырыгла, сказал: - Ешь. Снег пошел, это не шутки, крепко ешь. Я с удивлением почувствовал нежность в своем голосе. Свежнев криво улыбнулся: - Знаешь историю, вот и думаешь, что путь к душе солдата лежит через его желудок. - Брось свои настроения, Колька, брось. Надо бросать. Другого выхода нет. Свежнев кивнул. Теплота окутывала человеческие чувства, готовящиеся к испытаниям, к твердости и беспо-щадности. Старшина так мягко произнес слово "отбой", что некоторые салаги сели, снимая обму-ндирование, на койки. Висели, капая, минуты над головами дремлющих. Вой сирен освободил тела от ожидания, тишина мгновенно отошла в небытие. Дневальные бегали по казарме: - Подъем! Тревога! |
|
|