"Владимир Рыбаков. Тяжесть " - читать интересную книгу автора

часа в сутки. Самуилу влепили пятнадцать суток губы, для проформы провели
машинкой по и так остриженной голове и, сняв с него ремень, под конвоем
повели в деревню.
А год спустя ему на посту всадили в спину штык. Спал ли он?
Бодрствовал? Тот китаец, который убил его... забыл? ...Никому не нужно
знать. А чего ему помнить?
Уходило и это воспоминание, только прошлое ли оно? "Случай - есть
неосознанная необходимость", - я это сегодня говорил Рубинчику. Судьба в
таком случае есть вера в эту необходимость. Свежнев гордился и гордится до
сих пор тем, что спас Самуила. Спас?! Не хочет ли он спасти Россию,
построить новый, настоящий социализм, спасти народ так же, как спас Самуила?
Так и хочет.
Ребята, возвращающиеся из солдатского клуба, оборвали последние нити
воспоминаний. Приближался отбой. Ночь нажиралась темнотой. Впереди было
девять часов крепкого солдатского сна, короткую мысль о возможной тревоге
гнали прочь. Едва только вошли последние, смотрев-шие фильм в Доме офицеров,
как раздалась команда:
- Строиться к вечерней поверке!
Вдоль выстроившейся шеренги ходили командиры отделений, смотрели, чтобы
сапоги были начищены, ремень туго подтянут, складки гимнастерки правильно
уложены, чтобы подворотничок был чистый, ногти подрезаны, лицо выбрито.
Проходя мимо Кырыгла, я оторвал висевшую "на соплях" пуговицу на его
гимнастерке, сунул ее в удивленную руку салаги, ожидающего наказания, и
пошел дальше, крутя ремни, отрывая грязные подворотнички. Старшина со
списком личного состава роты стал отмечать присутствующих, губарей,
медсанбатников, наряд кухни, затем тихо и важно произнес:
- Вольно. Отбой.
Салаги бросились к койкам, снимая одежду на ходу; фазаны быстро, но
спокойно снимали, укладывали на табуретки обмундирование; старики, степенно
беседуя, направились к своим койкам, сели, стали вяло стаскивать сапоги.
Щелкнул выключатель. Только сторожевая лампочка, висевшая над дверью, блекло
освещала фигуру дневального, стоящего у тумбочки, и отбрасывала в сторону
длинную тень прохаживающегося дежурного по роте.
На соседней койке посапывал Свежнев. Этот спит, а вот Быблев не спит,
скоро тихонько встанет и будет молиться, неслышно бормоча никому до конца не
понятные слова. Часто, когда дежурным по части назначался ретивый, обожавший
внезапно появляться в казарме офицер, Быблев уходил молиться своему
троичному Богу в ленинскую комнату, где в темноте с портретов на него
смотрели глаза другой троицы: Маркса, Энгельса, Ленина. Смешно? Горько? Нет
для человека вечности, есть лишь однообразие повторения. Страшна сила
пустого слова, из которого ткется власть, поэтому упорно повторяемые слова
учений сильнее человека. Но иногда слова сбрасывают шелуху своей банальности
и становятся глубокими до тошноты. Я так думал. Думаю ли теперь? Не нужно
знать... Мне часто бывает тошно, все чаще. Нужно забыть об этом, забыть о
прошлом и будущем, иначе потеряю себя. И не искать здесь счастья, а выждать
время и пойти к Свете, забыться в презрении к ней, чтобы не презирать себя.

5

Зарубками на столах, банными днями подсчитывались дни и недели.