"Владимир Рыбаков. Тяжесть " - читать интересную книгу автора

запаха, к лицу тянулся дух натертого пола. Возле входа у тумбочки сидел,
дремля на табуретке, дневальный. Время в воспоминаниях тянулось медленно,
все ушло, осталось только ощущение понимания китайцев и странная неприязнь к
моему другу Коле Свежневу.
Я поглядел на сгорбившегося на табуретке дневального. В сущности,
хорошо ему: с рожде-ния капали в его душу знание, что все взаимосвязано, он
просто знает, что его будущее вытекает из настоящего и что всегда его права
будут лишь статьей в его обязанностях. Ему и не ведомо звучание этих слов,
он только знает их выполнение. Я должен влезть в его шкуру, не думать о
будущем, о прошлом, они приходят в настоящее упреками, уколами самолюбия. И
Коля с вечной божественностью свободы на уме. Нет, я трогать ее хочу. Не
занимался бы тогда Коля на собрании поисками справедливости и жаждой стать
на минуту единственным свободным в железном мире устава, не гнил бы в
наскоро сколоченном гробу Самуил, хороший, не умеющий обижаться парень.
Месяцев шесть обтягивала плечи шинель, когда созвали это собрание. В
караулы курсанты учебных рот ходили редко, в основном, по воскресеньям и по
праздникам. Караул курсантам казался передышкой от муштры. Случались легкие
нарушения: кто садился на посту, кто курил, кто прятался от мороза и ветра в
машину или прислонялся к забору склада. Офицеры были недовольны. Что-то
невидимо назревало и тревожило. Был конец ноября. На постах стояли курсанты,
в караульном помещении образцово вылизанный пол блестел, бодрствующая смена
зубрила уставы, подсчитывала оставшееся до сна время. Я старался забыть о
часах, чтобы потом, случайно взглянув на них, блаженно удивиться быстро
прошедшему времени.
От двери потянуло сыростью - передернув плечами, поднял глаза. На
пороге стоял помнач-кара Николай Красильников, на плече его висело два
автомата, позади понурившись стоял Самуил Бронштейн с уставленными на мир
кроличьими глазами. Лицо его морщилось, будто он давился. Красильников снял
с плеча автомат Самуила и, повертев в руках, как бы желая отдать его
хозяину, сказал:
- Дрых на посту. Сон при выполнении боевого задания, - и обернувшись к
Самуилу. - Иди в казарму.
Говорил Красильников глухим, не своим голосом. Я знал, что Николай
уважает меня за силу и за умение говорить. Подошел вплотную, зашептал:
- Коля, загубишь парня. Ты же знаешь, кем и чем он выйдет из дисбата.
Всю жизнь челове-ку исковеркаешь. Ты его и так до смерти напугал, пугни еще,
но не докладывай, он уже вовек и одного глаза не прикроет на посту.
Бешенство и отчаяние запрыгали по лицу Красильникова, он запнулся раз,
и второй, и с глазами, в которых стояли слезы, завопил:
- Не могу! Как вы не понимаете?! Не могу нарушить устав! - При
последних словах голос его окреп. - Приказываю вернуться в казарму.
Бронштейн механически отдал честь, по-уставному развернулся и вышел.
Красильников, будто отрывая и медленно выплевывая слова, протянул:
- Всю душу мне испоганил, сволочь.
Через десять минут все забыли о случившемся. Наконец приплелся вечер, и
сутки караула бесследно исчезли в ворохе однообразных дней.
В нашей части, расположенной в двух километрах от села Сергеевка, губы
не было. Вернув-шись из оружейки, я увидел в казарме Самуила. Видимо, решили
повременить с арестом. Он в растерянности метался по спальному помещению
казармы, ему было страшно от того, что никто ему ничего не приказывал, даже