"Владимир Рыбаков. Тавро " - читать интересную книгу автора

же прижался к ним лицом, пьяно поплакал и, продолжая жалеть себя, слабо
ругал весь мир, пока не уснул.
Мальцев проснулся в пахнувших чистой водой простынях. В голове шумело,
но отвращения к себе он против ожидания не почувствовал. Порылся в памяти.
Провал был большим - сидел, пил, слушал... и все. Как добрался до постели,
как разделся, как уснул... "Ладно, дом-то цел". Но когда Катя вошла, он на
всякий случай потупил глаза.
- Проснулся питух? Да, да ты впрямь питух и петух. На. Это - рассол.
Мальчишка вызывал в Кате порывы острой жалости. "Изнервничался он,
бедняга. Я тоже была такой, потерянной. Я плакала, а он посуду бьет".
Мальцев выпил рассол с наслаждением, взглянул на Катю с кроткой
благодарностью. Подчиняясь чувству, она наклонилась и прижалась к его лбу
губами.
За завтраком Катя стала расспрашивать гостя, хорошо ли он отдохнул.
- Ты как баба-яга: накормила, напоила, спать уложила, а допрос начала
на следующее утро. Только баньки нетути.
Катя промолчала, выслушала короткий рассказ об удивительной жизни
гостя, сказала машинально:
- Меня вывезли, ты сам убежал. А кому все это нужно? Хотя...
И только увидев омрачившееся его лицо, добавила, придав своему большому
лицу лукавство:
- ...хотя бы нужно потому, что у меня есть и баня.
- Настоящая? Не может быть?!
- Может.
Пар был сухим, белым, чистым, сильным. Веник - березовым, полка - из
сосны, в жбане в предбаннике - настоящий квас. Почти кипящий воздух въедался
в тело, буравил, делал усталость из неприятной приятной, пробирался к
размышлениям, давая спокойствие бурным мыслям, острым догадкам. Мальцев
скосил глаза - борода как бы дымилась.
"Затопи ты мне баньку по-белому,
Я от белого свету отвык..."
"Мы не свиньи, ко всему привыкаем, даже к чужим мирам. Я тоже привыкну.
Тетка Катя вот не только освоилась - русскую баньку в Вандее завела. А с
памятью западная жизнь сама словчила: перебрала с годами все пласты - злое
убрала, доброе, красивое нагромоздила, как будто как попало, а на деле с
умыслом. Так, чтобы от детского цветка на лужайке все по чудесной молодости
ступать. Так голод превращается во вкусную черствую горбушку черного хлеба,
беззубый рот матери - в плотно сжатые суровые, но любящие губы, холод - в
красивую зиму. Чего люди не помнят - не было. Достаточно забыть неудобное.
Просто. Вот Катя и поехала в Союз за доказательствами своего былого счастья,
своей чудесной молодости.
Ничего, я ей покажу, она у меня узнает свою молодость. Жалко, правда,
немного. Баба все-таки, женщина. Потому, наверное, я ей и сказал - когда
мило спросила, - что не привязан к Бриджит. Соврал. Глупо это как-то -
влюбиться во француженку.
Сказал бы парилочным корешам: влюбился не просто, а в дочь сенатора, и
она у меня что думаю - читает и повторяет. Они бы удушились на месте, а
вообще - просто не поверили бы. А чему бы поверили? Что есть люди, верующие
в коммунизм, что ли? Или что в булочной хлеб заворачивают в тонкую бумагу да
еще спасибо говорят?