"Владимир Рыбаков. Тавро " - читать интересную книгу автора

поговорить не о чем. Да и деньги кончались. Да. Мальцев мысленно подписался
под своим решением. Делать нечего.
Обедая с Таней на Трокадеро, он заговорил о Февральской революции. Он
любил ее, великую и незадачливую, слабую и все перевернувшую.
При мысли об Учредительном собрании Мальцев немного пьянел. Таня
воскликнула:
- Будь она проклята! Посмотри, что она сделала: Россию погубила, храмы
разрушила, родины меня лишила.
Мальцев раздраженно ответил:
- Брось ты, на родине и живешь. Я тебе говорю о Февральской революции,
а не об октябрьском перевороте. Черт знает что - я там информацию по кускам
доставал, зубами выдирал из контекста, из старых людей клещами вытягивал, а
вам здесь только и пойти в магазин да книжку купить, только прочесть наше
советское и ваше российское да анализ сделать, и при этом не боясь ребят из
органов. Чего там... А вы?
Она удивилась:
- Что это с тобой сегодня? Чего ты у меня такое спрашиваешь? Что я тебе
сделала?
- Не хнычь, не хнычь.
- А я и не плачу. Не хочешь, пожалуйста. Скатертью дорога. Все вы,
советские, хамы. А хочешь о своем социализме поговорить, - пойди к
Топоркову. Он такой, как ты, только старый, как мама, эмигрант.
Глаза Мальцева изумились:
- Да ну, старый социалист, говоришь? Дай адрес. И не сердись. Ничего,
если я к нему приду? Не выгонит?
Мальцев не глядел ни на свои быстро мелькавшие ноги, ни на трусивший по
сторонам город. Он был занят своей радостью. Он будет говорить с русским
человеком, бывшим социалистом до возникновения советского государства! Вот
это - да! Для француза равноценной была бы, наверное, встреча с человеком,
видевшим взятие Бастилии. Мальцев вспомнил свои запрещенные и потому
труднодоставаемые книги, вечера раздумий, обмысливания событий: от того
вечера, когда бабка школьного друга, жившая в Петрограде, сказала, что
как-то в октябре все, как всегда, легли спать, чтобы утром узнать, что
большевики взяли власть, - и до той минуты, когда Мальцев в Ярославле сделал
вывод, что даже скандинавский социализм, будучи во многом более
демократичным, чем либеральная форма капитализма, опасен для народа,
живущего в демократии.
Только чтоб узнать - приблизительно - историю своего народа, ему
понадобилось десять лет опасных исканий. Он не был борцом или, как их
называют, диссидентом или инакомыслящим. Он молчал... почти. Но он упорно
хотел узнать, он копался. И не менялся с каждой истиной, выдранной из
истории, с каждым фактом. Мальцев просто-напросто искал дальше. Не зная, для
чего. И те, что следили за ним, - тоже не знали. Возможно, Мальцев был
олицетворением молчаливого большинства - самого опасного зверя. Диссидента
можно арестовать, убить. Его можно понять. Он - открытый враг. Но те, что
молчат и копят запрещенные знания? Что? Почему? Когда?
Мальцев ни на миг не подумал, что пытается оправдать свое бездействие.
Впрочем, он всегда считал, что героем или мучеником становятся, когда нет
иного выхода.
Дверь открыл человек, легко переживший свою старость, - были видны на