"Владимир Рыбаков. Тавро " - читать интересную книгу автора

думали, что нас самих в расход пустят, что на нас, маленьких, вину за ошибку
свалят. Нет, дурною власть стала. Уничтоженный враг должен врагом и
оставаться. Глядите, что нынче творится. Никакого порядка! Да и как все
понимать? Сегодня враги, завтра не враги. Хорошо, я на пенсии. Но
несправедливо с нами поступили. Мы порядок охраняли, приказы выполняли,
трассу проложили, а власть нам в лицо плюнула - мол, не враги народа они
были. А кто же они были, друзья что ли? Бардак, говорю вам, бардак!
Корка произносил слова с обычной старческой ворчливостью. Мальцев
слушал его с любопытством, хотелось даже посочувствовать этому симпатичному
мерзавцу. Жила себе крыса, но вот пришли, немного подмели ее царство, и
стала потихоньку убивать ее чистота.
Так тогда думал Мальцев. Теперь, читая ему как будто знакомый "ГУЛаг",
он увидел пальцы Корки. Умеющие истреблять. Хлебная пыль падала к земле -
каждая пылинка превращалась в орущую голову. Крыса была жива, и чистота не
была чистотой. Забавно было, что Мальцев обо всем этом знал давным-давно...
и вместе с тем не знал.
К часу дня Мальцев отправлялся к площади Трокадеро. Там его ждала Таня.
Вместе обедали. Она платила за себя, в метро доставала свой билетик, даже у
кассы кинотеатра говорила: одно место. Делая покупки, Таня вела какие-то
мудреные расчеты; и со всей серьезностью повторяла, что там-то и там-то
бананы, мясо или рыба стоят дешевле на столько-то. Когда речь шла о ценах,
лицо ее менялось до неузнаваемости. То же превращение происходило с ее
друзьями, знакомыми: кожа на скулах слегка натягивалась, глаза становились
пронзительными, губы начинали шевелиться так, будто сдерживали сильное
волнение.
Мальцеву было противно. Появившаяся было любовь к деньгам уходила из
него. Бумажки, которые он еще несколько дней назад голубил, копил, делали
Мальцева похожим на этих людей. Они говорили о ценах - не о том, как достать
больше денег, не о том, что делать с деньгами, - только о ценах.
По вечерам Мальцев покупал несколько бутылок вина и слушал разговоры
приходивших к Тане французов. Они говорили о ценах, о еде, о ценах, об
автомобилях, о ценах, о "комбайне" с выносными динамиками, о ценах, о
женщинах и иногда о политике.
Чего-то хотели, так, мимолетного, но в основном все презирали,
требовали разрушения всего видимого, а о невидимом не думали и вместе с тем
желали всего.
Мальцев лил в себя вино. Ему было тяжко. Все вокруг него родились
свободными. Это было красиво. Он прикинул и отчетливо подумал, что люди,
которым не нужно защищать свободу, перестают ее ценить. Вот этот долговязый
орет об эксплуатации. А-а-а-а!
От впечатлений чугунным звоном пухла голова. И было больно быть таким
нищим. В Москве хотят всеми потрохами того, чего не ценят эти все
оценивающие люди.
Он уставал; едва последний гость уходил, валился на кровать и тяжело
смотрел, как раздевалась Таня. Становилась неприятной ее молочно-желтая кожа
на пятках.
Вместе с очередным утром пришло решение: надо уходить. Но куда? Тело
Тани не надоедало, хотя она сама была чужее чужих. Можно было остаться,
ждать случая, дождаться его... но... Таня и та княгиня, или графиня, - и он.
Небо и земля. А ведь все они одного племени - русские. Проклятье! Даже