"Вячеслав Рыбаков. На чужом пиру, с непреоборимой свободой ("Очаг на башне" #3)" - читать интересную книгу автора

самообладание дало трещину, и лихорадка возбуждения лучилась наружу. И речь
её стала бессвязной и торопливой - посторонний человек и не заметил бы
изменений, но я уже не был посторонним, мне было с чем сравнивать.
Ни с того ни с сего она заговорила о том, как мало мы знаем даже о
самых близких и самых любимых людях, как плохо их понимаем; как было бы
чудесно, если бы мы проникали в чувства и настроения ближних. Я в общем,
поддакивал; я и впрямь был с нею согласен. И она это почувствовала, конечно.
Уверен, она давным-давно сообразила, что в глубине души я сам чувствую
потребность понимать и ощущать больше. Нет, нет, старательно подчеркивала
она, конечно, мысли читать нельзя, это хамство, это мерзость, это сплошное
Гипеу... так забавно в просторечии двадцатых преобразилась знаменитая
аббревиатура ГПУ, я это уже знал. Не конкретная информация, но состояние,
ощущение, настроение, отношение. Образ.
А потом, уже откровенно спеша, спросила в лоб: ты бы так хотел?
Мне даже в голову не пришло насторожиться. Если бы двадцатилетнего
парня спросили, хочет ли он уметь летать, или плавать под водой, как рыба -
причем спросили не в лаборатории, где угрожающе поблескивают жутенькие
приборы и инструменты для какого-нибудь там хирургического обрыбления... я
пересадил ему жабры молодой акулы, как выражался доктор Сальватор... а
попросту, за кофейком со сливками, в обыкновенной комнатенке, полной книг и
горькой от табака, а за стеной гикают и скачут под небогатый руладами рэп
соседи по коммуналке... Кто бы ответил "нет"?
Хотя, положа руку на сердце, если бы я что-то заподозрил, если бы хоть
на миг вообразил, что разговор идет всерьез... Боюсь, я ответил бы "да" ещё
проворней.
Правда хотел бы? И она плеснула мне в глаза возбужденным, страстно
ждущим согласия взглядом.
Ну конечно, мечтательно ответил я.
У тебя чудесный отец, осторожно сказала она. Вот уж с чем я согласился
мгновенно и безо всякой задней мысли. Но он - где-то за облаками, мне даже
подумать страшно, где. Ты похож на него, такой же чистый. Но - ты при всем
том здешний, ты на земле, значит, тебе нужнее. Я помотал головой; я не
понимал. А она завела сызнова: у тебя замечательный отец. Но даже самому
замечательному отцу не обязательно говорить все. Я с ним не советовалась и
не уверена, что он бы меня теперь одобрил. А мне это нужно позарез. Не хочу,
чтобы это на мне прервалось. Поэтому не говори ему.
Вот тут я в первый раз подумал, что она не в себе и, быть может, даже
бредит. Спросил еще, дуралей: как вы себя чувствуете? Вы не устали? Может,
дескать, мне уйти, и договорим в другой раз?
Как чувствую? Умираю, решительно ответила она. И другого раза не будет.
Эти слова лишь уверили меня в том, что она действительно бредит.
Но прощаться мы не станем, продолжала она торопливо, а вместо этого
займемся делом. Нам лучшим памятником будет построенный в боях социализм. И
она засмеялась коротко и хрипло - будто придушенно каркнула несколько раз. Я
подумал, что это цитата, но не знал, откуда, и почему-то именно в тот момент
собственная серость меня редкостно раздосадовала. Дай сюда руки. Я
повиновался. А что было делать? Сказавши "а", нельзя не сказать "б". Да и
как откажешь человеку, который в таком состоянии? Уважаемому тобою человеку,
глубоко симпатичному тебе человеку... Вот так, вот сюда прижми пальцы. А я
тебе свои - вот так. Не дергайся. Теперь смотри мне в глаза. Смотри,