"Вячеслав Рыбаков. На чужом пиру, с непреоборимой свободой ("Очаг на башне" #3)" - читать интересную книгу автора

скатерочки; массивные ряды и стопы строгих и малопривлекательных для
малограмотных, без рыночной размалеванности, ещё не лотковых книг; а в
открытую - похоже, раз и навсегда, навечно - форточку затекает бодрый воздух
из крохотного дворового сквера, настоянный на мокрых осенних листьях хоть и
трех с половиной, да все равно живых деревьев. Но матерый дух табака,
въевшийся в каждую из бесчисленных скатерочек и книжек, даже эту свежесть
превращал, чуть отойди от фортки, в прокуренный холод вагонного тамбура.
Натужно передвигаясь, но назло падающему в смерть здоровью куря сигарету,
обутую в старомодный мундштук, Александра неторопливо угостила нас прекрасно
сваренным кофе. Иссохшие руки - буквально птичьи косточки, обтянутые
пергаментной кожей почти уже без вен - заметно дрожали, но каким-то чудом
ухитрялись не проливать ни капли. Манеры, манеры! Па Симагин церемонно, всем
её действиям под стать, её поздравил, и извлек торт.
Они общались друг с другом с какой-то поразительной, ненарочитой
корректностью и уважительностью, которые явно призваны были заменить им
дружескую непринужденность, невозможную при очевидной разнице в возрасте и
физическом состоянии. Мне это понравилось, очень. Мне сразу захотелось здесь
бывать.
Па меня ей официально представил - как престарелой королеве. Она,
наверно, и сама догадалась, кто есть сей вьюнош, но до официальной церемонии
меня как бы не замечала. А тут приветливейшим образом улыбнулась своим
иссохшим, почти уже безгубым лицом, и пристально, оценивающе оглядела.
Как-то слишком пристально. Слишком оценивающе. Что-то она про меня знала,
чего я сам, быть может, не знал - и знала, разумеется, со слов па Симагина,
больше неоткуда. Потому что, когда немного позже я, словно бы невзначай,
упомянул её имя в разговоре с мамой, оказалось, что мама, хоть и знает её
имя от па Симагина, сама с нею не встречалась ни разу. Похоже, мама и не
подозревала, что чем-то этой Александре Никитишне обязана. Приходилось
верить па Симагину на слово. Впрочем, если ему не верить, то кому вообще?
Разумеется, со слов па Симагина... Это мне тогда разумелось. Сейчас я
знаю, что ничьи слова ей не были нужны, она знала сама. Наверное, уже в тот
день она положила на меня глаз.
Любопытство во мне взыграло с первого визита. Я не мог понять, какие
отношения связывают па Симагина и эту гордо умирающую почти старуху.
Знакомство по бывшей работе? Не похоже. Я знал, что, когда па встряхивает
своей невеликой стариной и выходит на контакт с кем-нибудь из бывших коллег,
они так заводятся, что через пять минут нормальному человеку в разговоре их
не понять ни слова. И на бывшую школьную учительницу не похоже. О чем
говорить с бывшей учительницей? Во-первых, рассказывать о своих нынешних
достижениях ей, и, во-вторых, узнавать о расползшихся по своим отдельным
жизням одноклассниках от нее. Здесь этим тоже не пахло. И уж совсем
невозможно было предположить, скажем, некую застарелую боковую любовь или,
по крайней мере, роман, от которых, скажем, остались вполне искренние дружба
и уважение. Беседа шла такая в полном и первозданном смысле этого слова
светская, что теперь даже не вспомнить, о чем говорилось. Похоже, им просто
нравилось быть друг с другом - и они аккуратно, не спеша прихлебывали кофеек
и обменивались мнениями, скажем, о погоде.
О политике не было ни слова, это я помню, потому что меня это
порадовало. Зато, кажется, долго говорили о травяных чаях и о том, какой
сбор от чего и какой при этом вкуснее пьется. Я ещё подумал тогда: а па на