"Вячеслав Рыбаков. На чужом пиру, с непреоборимой свободой ("Очаг на башне" #3)" - читать интересную книгу автора

спасительный поступок, который выволок бы её на простор, дал бы силы...
Или не в состоянии на этот поступок решиться.
Впрочем, возможно, дело в том, что горловинные методики пасуют, если
пациент никого не любит, кроме себя. Его нечем напрячь. А что внешнее по
отношению к себе может любить целая страна?
На уровне индивидуальном все, конечно, проще. Когда меня спрашивали,
как в двух словах определить алгоритм поиска выхода из горловины, я
отшучивался: выход всегда посредине; иди прямо, дескать, и упрешься. Вот
только история живет в неевклидовом пространстве. Стоит возникнуть
невиданному прежде центру тяготения, источнику новой энергии - и мировые
линии скручиваются в отчаянно напряженные, перепутанные пружины, и не
разобрать уже, где прямая, а где кривая...
И вот тут я свои философствования всегда обрывал, потому что когда
вместо конкретного планирования начинается суемудрие и блудомыслие насчет
тождественности прямых и кривых - пора мыть окна и пылесосить книги.
В итоге наших спецопераций, как правило, происходило вот что: пациент,
усталый, но довольный, вытирал пот со лба и, счастливо отдуваясь, говорил
себе: ай да я молодец! Никто бы не справился, а я справился!
Дать человеку почувствовать себя этаким Гарун-аль-Рашидом. Пусть
ненадолго. Пусть микрорайонного масштаба. Забавно, но масштаб на
интенсивности переживаний не сказывается. Масштаб под характер подбирать
надо. Тот, кто спас дворнягу от злых мальчишек, может раздуваться от
гордости и ощущения своей незаменимости для мироздания покруче того, кто
спас набитый под завязку пассажирский лайнер.
И откуда ни возьмись, в давно, казалось бы, ссохшихся извилинах вновь
начинают заводиться и ползать мысли.
Что нам и требовалось.
Забавно, что попутно я и Бориса Иосифовича поднял после его простоя и
депрессии. При комплексном применении методик - обычной кабинетной и
горловинной - он, о второй-то ни малейшего представления не имея, но
отмечая, как его пациенты буквально на глазах, за считанные сеансы
становятся новыми людьми - сам буквально на глазах расцвел и окреп, и
сделался психологом гигантской силы и высочайшей квалификации. Просто
потому, что к нему вернулась уверенность в себе. Может быть, достигла такого
уровня, какого прежде у него и не было никогда. И поскольку он был хорошим
человеком и хорошим специалистом, пошла она не в самодовольство, а в
качество работы.
Вот только к па Симагину сию панацею оказалось невозможно применить;
учуяв это в свое время, я грустил долго и мучительно. И с уверенностью в
себе у него дела обстояли отнюдь не провально, и в стимуляции типа "во я,
блин, даю" он не нуждался. Какой огонь в нем погас и почему - я так и не
смог понять. И погас ли...
Сошников же был сейчас уверен, что всем препонам судьбы назло сумел
воспользоваться своими старыми академическими связями, пробудить в прежних
коллегах прежнее к себе уважение и помочь любимой дочери поступить на вдруг
ставший ей позарез желанным - не без нашего неявного влияния - факультет.
Чего произойти, строго говоря, на самом деле никак не могло.
Пикантность ситуационного ряда заключалась в том, что жена и дочь
давным-давно с Сошниковым не жили и, более того, бывшая супруга не разрешала
ему с дочкой видеться - совсем как в свое время мама не разрешала мне