"Вячеслав Рыбаков. Фантастика: реальные бои на реальн. фронтах" - читать интересную книгу автора

боге, чтобы редакция не дала делу ход".
В реальности все это отнюдь не так забавно. В рецензии на один из
первых моих рассказов "Все так сложно", опубликованном впоследствии в
ленинградском сборнике "Синяя дорога" (традиционнейший сюжет с космосом и
пришельцами), говорилось, например, что автор - ни много ни мало! -
подрывает ленинское учение о войнах справедливых и несправедливых и
издевается над бессмертным подвигом Александра Матросова. Легко понять,
что во времена несколько более крутые, чем 1981 год, после такого отзыва
27-летний начинающий автор просто исчез бы - и не только из литературы.
В 1988 г. в Лениздате вышел очередной сборник фантастики. В ту пору,
когда он составлялся в первый раз - еще Е.Брандисом, умершим в 1985 г. -
для него был предложен мой рассказ "Пробный шар" ("Знание - сила", 1983, N
8). Рассказ был отвергнут. На обороте последней странице я обнаружил
неизвестно кем начертанное резюме, где рекомендовалось дать автору шанс
переписать рассказ и связно изложить интересную историю исследования Шара.
Неведомый рецензент требовал написать новый рассказ, причем уже не о
человеческих, а о технических проблемах, да еще желательно остросюжетный.
Однако совсем красноречивы были замечания на полях. Самого гротескного
удостоился абзац, где упоминается друг главного героя Марат Блейхман,
погибший несколько лет назад при исследовании загадочного Шара. Тот же
аноним, не менее загадочный, чем космический Шар, написал: "Что за
странная фамилия?!" Имена Соцеро, Веспасиан, Гульчехра прошли без помех, а
тут - всплеск эмоций. Точь-в-точь по анекдоту: сидят два кадровика, один
перебирает личные дела и вдруг говорит другому: "Глянь, глянь,
Голопопенко, яка фамилия смешная: Рабинович..."
Одновременно с первыми вариантами сценария "Писем мертвого человека"
я написал повесть "Первый день опасения" ("Даугава", 1986, NN 10-12), в
которую вошли элементы отвергнутых режиссером эпизодов и которая, в свою
очередь, очень помогла мне при дальнейшей работе над сценарием. Когда в
начале 1986 г. она в составе авторской книге была предложена в тот же
Лениздат, редакция художественной литературы охарактеризовала ее так:
"...напоминает кальку с американских, английских и бог знает еще каких
фантастических произведений. Персонажи... даже если они живут
двести-триста лет спустя после нас, напоминают то американских суперменов,
то фашиствующих молодчиков, то униженных, забитых, загнанных людей, а то и
просто подонков. Такое впечатление, что все эти ужасы, неурядицы,
катастрофы, нашествия созданы лишь для того, чтобы напугать читателя.
Разумного человеческого общества, о котором всегда мечтали лучшие умы
человечества, в Вашей рукописи нет и помине... Конечно, Вы можете сказать,
что этими ужасами предупреждаете читателя о тех катаклизмах, которые
произойдут, если в мире врцарит зло (в тексте так - В.Р.). Но вся беда в
том, что социальной основы этого зла не видно, как не видно, к сожалению,
какие социальные силы могут быть противопоставлены этому злу. Нарочитая
зашифрованность... нагромождение ужасов, вразумительно не объясняемых,
заставляет вспомнить произведения Ф.Кафки и современных его
последователей. Вероятно, так можно писать, однако нужно ли? Читать
повесть "Первый день спасения" тягостно... Недоговоренность создает
иллюзию многозначительности. Вы как будто нарочно не желаете изложить свое
авторское кредо (в любой форме), чтобы было ясно, за что воюет автор, что
ему нравится, против чего возражает".