"Анатолий Рясов. Прелюдия: Homo innatus " - читать интересную книгу автора

вкладываешь в сознание младенца, - и есть добро. Свои прихоти ты превращаешь
в его идеалы, свои заикания и запинки - в его красноречие, свое
самодурство - в его заповеди, своего невежество - в его эрудицию. Так
повелевает спектакль.
Подражание как единственная форма ориентировки в мире постепенно
превращается в ритуал. Пассажир получает предмет готовым, не предпринимая
никаких усилий для его конструирования. Эта подделка отныне заменяет
подлинный мир. Но иногда ребенок продолжает ожидать своего рождения. И это
желание обрести подлинность, если оно каким-то чудом сохраняется, на самом
деле, представляет собой стремление ее не утрачивать.
В сарае всегда было пыльно и темно. И еще здесь всегда отсутствовал
порядок. Сколько ни пытались систематизировать всю хранившуюся тут
столярно-огородную утварь, это неизменно ни к чему не приводило. Лопаты,
вилы и фуганки опять оказывались свалены в одну кучу, ящики с гвоздями и
шурупами снова были раскрыты, с потолка, угрожая обрушиться, свисали старые
автомобильные покрышки, в углу лохмотьями скапливалась малярная и
строительная одежда, на стеллажах косматилась стекловата, ноги спотыкались о
рулоны рубероида, из плохо закрытых баков капала краска, на одном гвозде с
пилой запросто мог висеть автомобильный насос или дырявый чайник. Все это
чем-то напоминало сваленный в кучу реквизит развалившегося театра.
В самом дальнем углу сарая на горсти битого кирпича стояла старая
детская ванночка, до краев наполненная золой. Осенью золу высыпали на грядки
как удобрение. Мы с соседским мальчишкой Игнатом любили забираться в дальний
угол сарая, рядом с ванночкой, и сидеть там. Это исконно было связано со
страхом. Изредка к нам присоединялась младшая сестра Игната, и мы пугали ее
всякими шорохами в темноте, уверяя ее, что это копошатся крысы. Когда же она
отсутствовала, страх возвращался к нам самим, и мы начинали вздрагивать от
каждого звука - шуршания пленки или грохота шишки, упавшей на старый шифер
крыши сарая. Мы наслаждались этим испугом, но это был второстепенный страх.
Ведь мы сидели и ждали, пока кто-нибудь из взрослых зайдет внутрь. И нашей
главной целью было остаться незамеченными.
Больше всего нам хотелось стать совсем крошечными и спрятаться между
гвоздей или гаек, превратиться в оловянных солдатиков. То, что вошедший мог
бы направиться в наш угол, было маловероятно, но заметить нас все-таки было
не так уж сложно, ведь, вдобавок к просветам из трещин в старых стенах,
солнце било и из настежь распахнутой двери темного сарая. И эти яркие ленты,
в которых вовсю резвились хлопья пыли, извивались огненным серпантином прямо
у наших ног. Мы, как тени, вжимались в стену, прислоняясь к шершавым,
пахнущим смолой доскам, и пристально следили за вошедшим. Мы часами
просиживали в темноте. У Игната была очень большая семья - и почти каждые
пятнадцать-двадцать минут кто-нибудь из взрослых заходил в сарай за
граблями, отверткой или топором. Это было составным элементом игры, которую
мы озаглавили глаголом "следить". Обычные детские игры нас тоже привлекали,
но быстро надоедали, а в запретных азартных (вроде карт) мы еще плохо
разбирались. Сидеть в сарае, впрочем, нам тоже не разрешалось, это
преступление было равнозначно чтению книг под одеялом (при помощи фонарика).
Но запретить можно что угодно, кроме фантазии. Поэтому мы изобретали свои
игры - наподобие той, что назвали "следить". В ней весь мир четко разделялся
на посвященных и непосвященных. Посвященных было двое (младшая сестра Игната
никогда не любила "следить" и не понимала смысла этой игры). В качестве