"Филип Рот. Мой муж - коммунист!" - читать интересную книгу автора

правах, мои политические убеждения их не касаются, и я им так и сказал: "Вас
это не касается".
Неделю они начали с того, что занялись Объединенным профсоюзом
электриков, тем самым, где начинал когда-то Айра - еще в молодости, когда
жил в Чикаго. В понедельник вечером тысяча членов этого профсоюза на
зафрахтованных автобусах приехала из Нью-Йорка, чтобы пикетировать гостиницу
"Роберт Трит", где поселились члены комиссии. Газета "Стар-Леджер" описывала
появление пикетчиков как "нашествие сил, враждебных проведению
парламентского расследования". Не как законную демонстрацию, право на
которую гарантировано конституцией, а как нашествие, вроде нашествия
гитлеровских орд на Польшу и Чехословакию. Один из конгрессменов, заседавших
в комиссии, заявил прессе (причем без тени стыда за антиамериканизм, который
в его высказывании явно проглядывал), что, поскольку многие демонстранты
скандируют по-испански, они, значит, не понимают английских надписей на
собственных транспарантах, и, следовательно, это просто безмозглые
марионетки в руках кукловодов из Коммунистической партии. И радует, мол,
только то, что их сразу же взял на карандаш отдел полиции Ньюарка, созданный
специально для работы с "подрывными элементами". Когда по дороге обратно в
Нью-Йорк караван автобусов проехал округ Гудзон, один из тамошних
полицейских начальников, говорят, сказал так: "Кабы я знал, что они красные,
всю тысячу упек бы за решетку". Такова была атмосфера, таковы были
высказывания прессы на тот момент, когда меня вызвали для дачи показаний, -
а меня, между прочим, первым в тот четверг на ковер пригласили.
Ближе к концу потраченных на меня пяти минут председательствующий
поведал о том, как ему жаль, что такой образованный и понимающий в своем
деле человек не хочет помочь безопасности страны, когда всего-то и
требуется - дать комиссии нужную ей информацию. Я выслушал это молча. Лишь
один раз я не выдержал и огрызнулся. Когда один из этих негодяев на прощание
сказал мне: "Сэр, я сомневаюсь в вашей лояльности", я ему тут же в ответ: "А
я в вашей". На что председатель заявил мне, что, если я не перестану
оскорблять членов комиссии, меня выведут вон. "Мы не для того сюда
приехали, - сказал он, - чтобы вы нам тут пудрили мозги, да еще и
оскорбляли". - "Да ведь и я тоже, - говорю я ему в ответ, - не обязан сидеть
здесь и слушать ваши оскорбления, господин председатель". На том мы и
расстались. Мой адвокат зашептал мне на ухо, чтобы я прекратил лезть на
рожон, и тут меня отпустили.
Но когда я вставал со стула, намереваясь уходить, один из конгрессменов
выкрикнул мне вслед - наверное, чтобы спровоцировать меня на неуважение к
комиссии: "Как вам только не стыдно зарплату получать? Ее вам
налогоплательщики платят, а вы из-за своей идиотской коммунистической клятвы
вынуждены лить воду на мельницу Советов! Какой вы, к черту, свободный
человек, если учите тому, что вам диктуют коммунисты? Почему не выйдете из
партии, почему не покаетесь? Заклинаю вас, вернитесь к американскому образу
жизни!"
Однако я наживку не схватил, не сказал ему, что то, чему я учу, не
имеет ничего общего ни с каким диктатом и ни с какой доктриной, - просто я
учу писать сочинения по литературе; хотя, в общем-то, было, похоже,
совершенно не важно, что я скажу и чего не скажу, и в тот вечер моя рожа
оказалась на первой странице "Ньюарк ньюс", а под ней заголовок: "Красные
пытаются огрызаться", и еще подзаголовок: "Нечего пудрить нам мозги, -