"Филип Рот. Мой муж - коммунист!" - читать интересную книгу автора

работать. Устроилась в больничную лабораторию. Делала анализы крови. Потом
этой лабораторией даже заведовала. В те времена не было четкой грани между
техниками и врачами, так что Дорис делала все - брала кровь, мазала
стеклышки. Была очень терпеливой, очень дотошной с микроскопом. Умелой.
Внимательной. Точной. Умница. Приходила с работы - больница "Бейт Исраэль"
через дорогу была от дома - и, не снимая больничного халата, обед готовила.
Только в нашем доме я и видел, чтобы ко вторым блюдам соусы подавали в
лабораторных колбах. Колбах Эрленмейера. Сахар в кофе мы размешивали
стеклянными палочками. Вся посуда в доме была лабораторной. Даже когда мы
оставались без гроша, Дорис умудрялась свести концы с концами. Вместе мы с
грехом пополам выживали.
- А на вас ополчились из-за того, что вы брат Айры? - спросил я. - Я
всегда думал, что дело в этом.
- Да я и сам толком не пойму. Айра считал, что из-за него. А может, на
меня накинулись, потому что я всегда вел себя не так, как по их понятиям
положено. Может, не будь Айры, они все равно бы прицепились. Я был
смутьяном, подстрекателем, поджигателем. Горел и сыпал искрами, так
стремился утвердить в учительской профессии достоинство. Может, больше всего
их раздражало это. В те времена, когда я начинал преподавать, учитель каким
только унижениям не подвергался - ты не поверишь. Нас шпыняли как малых
детей. Слово начальника - закон. Без вопросов. Придешь во столько-то, сидеть
будешь строго от сих и до сих, да не забудь в журнале вовремя расписаться.
Столько-то уроков проведешь в школе. А потом еще внеклассные занятия, да и
вечером тебе дело найдут, хоть по закону вроде бы и не положено. Всякая
такая дребедень. Люди просто замордованными себя чувствовали.
Я давай организовывать профсоюз. Сам быстро оказался во главе:
исполком, президиум, то-сё... Резал правду-матку, причем временами, надо
признать, нес полную ахинею. Думал, имею окончательный ответ на все вопросы.
Мне главное было, чтобы к учителю относились с уважением, не унижали его,
отдавали ему должное, оплачивали, как положено, его труд и так далее. У
учителей тогда были проблемы - с оплатой, условиями труда, пенсиями...
Городской управляющий школами был мне не товарищ. Все знали, что я
всячески препятствовал тому, чтобы он получил этот пост. Я поддерживал
другого, но тот проиграл. И поскольку я состоял к сукину сыну в открытой
оппозиции, он меня на дух не переносил, так что в пятьдесят пятом
громыхнуло: меня вызвали в Федерал-билдинг, что в центре города, дабы я
предстал перед Комиссией по антиамериканской деятельности. Дал, стало быть,
показания. Председателем был конгрессмен Уолтер. С ним еще двое членов
комиссии. Итого трое. Из самого Вашингтона притащились, и юрист при них.
Расследовали влияние коммунистов на все и вся в городе Ньюарке, но в
особенности то, что они называли "инфильтрацией Коммунистической партии в
рабочую и преподавательскую среду". Своими выездными сессиями они
прошерстили всю страну - Детройт, Чикаго... Мы знали, что это будет. Никуда
не денешься. Нас, учителей, они всех разом, в один день вызвали - это,
помню, четверг был, в мае.
Со мной разобрались за пять минут. "Состоите ли вы сейчас или состояли
когда-либо в..." Отвечать отказываюсь. Но почему? - удивляются они. Вам же
нечего скрывать. Почему вы не хотите раскрыться, облегчить душу? Мы же
просто собираем информацию. Больше нам ничего не надо. Мы пишем законы. Мы
ведь не карательные органы. И так далее. Однако, насколько я понимаю Билль о