"Филип Рот. Мой муж - коммунист!" - читать интересную книгу автора

сталелитейном заводе в Индиана-Харборе. Время от времени О'Дей порывался
бросить работу и свою досаду изливал дома, в вечерних разговорах с Айрой.
"Мне бы шесть месяцев свободы, чтобы ничто не связывало руки, и в
Индиана-Харборе реально появилась бы партийная ячейка. Тут множество хороших
людей, но нужен парень, который мог бы все свое время тратить на оргработу.
Вообще-то я не очень хороший организатор, это верно. Тут надо уметь работать
рука об руку с теми, кто большевикам лишь сочувствует, а мне этих трусов все
больше хочется по башке бить. Да, в общем-то, какая разница? У партии все
равно средств слишком мало, чтобы позволить себе держать освобожденного
работника. Каждый с трудом выцарапанный цент идет на поддержку руководства,
на прессу и на дюжину других безотлагательных вещей. Я и так еле дотягиваю
до получки, но я бы, конечно, сжал зубы, затянул потуже пояс и какое-то
время продержался. Однако эти налоги, чертов автомобиль, пятое, десятое...
Нет, Железный, не могу - все равно работу не бросить".
Мне нравилось, когда Айра начинал вдруг говорить на том перченом языке,
которым пользуются между собой ребята из профсоюза, даже такие, как Джонни
О'Дей, который, умея завернуть фразу куда сложнее, чем средний рабочий,
понимал также и особую силу забористого словца, так что, вопреки тлетворному
влиянию словаря, применял, когда надо, и то и другое. "Что ж, ладно,
помотаем пока кишки на барабан... Еще чего - они на нас, значит, с топором,
а мы им шиш в кармане?... Пока стрелки наши, трамвай на нас не накатишь...
Ничего, перетопчемся..." Или вот еще: "Они нам пробуют всучить контракт,
чтоб профсоюз, значит, побоку, а мы им всучим две-три морды, которые к
забору приложили..."
Мне нравилось, когда Айра рассказывал, как действовал его Объединенный
профсоюз электриков, и описывал людей, с которыми работал на фабрике
грампластинок. "Это был крепкий профсоюз прогрессивной направленности, там
были свои подразделения, свой табель о рангах. Подразделения, табель о
рангах - эти слова завораживали меня, как и сама мысль о тяжелой работе,
стойкости и отваге, а также о справедливой цели, во имя которой все это
сплавлено воедино. "Из ста пятидесяти человек в каждой смене около сотни
приходило раз в две недели на общие собрания. Хотя в основном все были
почасовики, с хлыстом никто над душой не стоял. Ты понимаешь, что это такое?
Если босс хотел тебе что-то сказать, он говорил с тобой вежливо. Даже если
тебя вызывали на ковер за серьезное нарушение, все равно не иначе как вместе
с твоим куратором от профсоюза. Это, знаешь ли, большое дело".
Айра рассказывал мне о том, что обсуждалось на профсоюзных собраниях:
"Обычно всякая лабуда вроде перезаключения коллективного договора, проблема
прогулов, ссоры из-за места на парковке, слухи об угрозе войны между США и
Советским Союзом, расизм, миф о том, будто бы с увеличением зарплат
непременно сразу вырастут цены" - и так далее и тому подобное; он говорил и
говорил, а я не мог наслушаться, причем не только потому, что в мои
пятнадцать-шестнадцать мне так уж непременно хотелось знать все то, с чем
сталкивается рабочий, как он говорит, действует и думает. Главное, что, даже
когда он уехал из Чикаго в Нью-Йорк, чтобы работать на радио, и прочно
укоренился как Железный Рин из программы "Свободные и смелые", он и теперь,
вспоминая о фабрике и профсоюзных собраниях, говорил на том же полном
неодолимого обаяния языке, что его тогдашние товарищи-рабочие, говорил так,
будто по-прежнему каждое утро должен вставать и идти на фабрику. Точнее,
каждый вечер, потому что на фабрике он довольно скоро перевелся в ночную