"Филип Рот. Мой муж - коммунист!" - читать интересную книгу автора

причем диктор чем-то напоминал мне Железного Рина. Голос уверенный, не
допускающий возражений, резкий, но с хрипотцой, намекающей на печаль и
сострадание, и оптимистичный, как у школьного учителя физкультуры
(преподающего заодно и английский); в общем, ни дать ни взять голос
коллективного самосознания простых людей.
А вот как у Корвина выглядит кода - молитва, да и только, но этакая
современно-приземленная, так что я, на тот момент уже законченный атеист, не
воспринимал ее как нечто связанное с религией, нет, для меня она была земной
и с церковью никак не связанной, но действовала сильнее, чем любая молитва,
которую я когда-либо слышал и повторял перед занятиями в школе или читал в
молитвеннике в синагоге, когда рядом с отцом выстаивал праздничную службу.

О, Всемогущий Боже траектории и взрыва...
О, Боже хлеба и покоя ранним утром...
О, Боже теплого пальто и потребительской корзины...
Отсыпь нам толику свобод вдобавок к прежним...
И братство наше укрепи, когда за стол переговоров
сядем...
И малым сим воздай по чаяниям их и их надеждам,
чтоб
Между опасных скал они проход нашли...

Десятки миллионов американских семей в тот день сидели у приемников и,
как бы ни было произносимое сложно для восприятия в сравнении с тем, к чему
они привыкли, слушали то, что ввергало меня - и, как я наивно полагал, их
тоже - в поток преображений, которому я отдавался до самозабвения, какого
лично я никогда прежде не испытывал под действием чего-либо, принесенного
радиоволной. О, сила этой передачи! Ящик радиоприемника - и то был словно
духом осенен! Став будто коллективною душой Простого Человека, приемник
вдохновлял народ на благодарность, на обожание своих героев; слова обильно
изливались как бы прямо из сердца Америки на весь ее необъятный простор,
воздавая хвалу тому парадоксально высшему началу, которое Корвин настойчиво
называл абсолютно нормальным, обычным американцем: "Обычные мужчины
собрались - не больно-то казисты, но свободны".
Корвин осовременил для меня Тома Пейна, демократизировал героизм,
сделав его свойственным не одной лишь неукротимо рыцарственной личности, но
коллективу простых, к благой цели устремленных мужчин, собравшихся вместе.
Праведность и народ стали едины. Величие и народ стали едины. Потрясающая
мысль. И как только Корвину удалось - пускай лишь в своем воображении -
воплотить ее?

* * *

После войны, впервые осознанно, Айра занялся классовой борьбой.
Вообще-то он всю жизнь ею занимался, сидел в ней по уши, как он сам говорил
мне, но при этом понятия не имел, что происходит. Живя в Чикаго, он работал
за сорок пять долларов в неделю на фабрике грампластинок, которую
Объединенный профсоюз электриков так ловко умудрился организовать, что
никакое начальство не имело права взять туда на работу никого, кроме членов
профсоюза. О'Дей между тем опять стал работать в бригаде такелажников на