"Филип Рот. Мой муж - коммунист!" - читать интересную книгу автора

том что Фаст довольно равнодушно обрисовывал эту его изоляцию, порожденную
как вызывающим стремлением к независимости, так и бедами в личной жизни. Что
ж, Пейн и последние свои дни провел так же - один, сам по себе, сделавшись
старым, больным и нищим изгоем; одинокого и всеми брошенного, более всего
его ненавидели за последнее из им написанного - за его духовное завещание
"Век разума": "Я не доверяю ни доктрине, которую проповедует религия евреев,
ни символу веры Римской католической церкви, ни православным догматам; не
верю я ни туркам, ни протестантам и ни одной известной мне церкви". Читая
про него, я чувствовал, как становлюсь дерзким и злым, а главное, свободным,
готовым драться за свои убеждения.
Книга "Гражданин Том Пейн" как раз и оказалась в руках мистера
Рингольда, именно ее он извлек из опрокинутой велосипедной корзинки и принес
туда, где мы сидели.
- Читал? - кивнув на нее, спросил он брата.
Железный Рин взял мою библиотечную книжку в огромные эйб-линкольновские
ладони и начал перелистывать страницы.
- Н-нет. Никогда не читал Фаста, - проговорил он. - А надо бы.
Удивительный человек. Большого мужества. С самого начала был Уоллесом. Когда
читаю "Уоркер", каждый раз проглядываю его колонку, но для романов у меня
уже времени нет. Когда служил в Иране, бывало, почитывал - Стейнбека, Эптона
Синклера, Джека Лондона, Колдуэлла...
- Если соберешься почитать Фаста, именно эту книгу и бери, здесь он в
зените, - сказал мистер Рингольд. - Верно я говорю, Натан?
- Потрясающая книга, - отозвался я.
- А ты читал когда-нибудь "Здравый смысл"? - спросил меня Железный
Рин. - Самого-то Пейна книги читал?
- Нет, - ответил я.
- Так прочитай, - распорядился Железный Рин, все еще листая страницы
моей книги.
- Говард Фаст там много цитат из Пейна приводит, - сказал я.
Подняв взгляд Железный Рин произнес: "Сила народной массы в революции,
но, как ни странно, несколько тысяч лет человечество терпело рабство, не
сознавая этого".
- Там, в книге, это есть, - сказал я.
- Еще бы! Как же без этого.
- А знаешь, в чем была гениальность Пейна? - спросил меня мистер
Рингольд. - Общая, кстати, для всех этих людей. Для Джефферсона. Для
Мэдисона. Знаешь в чем?
- Нет, - сказал я.
- Да знаешь ты, знаешь, - настаивал он.
- В том, что они не боялись англичан?
- Да ведь многие не боялись. Нет. В том, как они выражали, как
формулировали суть общего дела по-английски. Революция была совершенно
спонтанной, абсолютно неорганизованной. Разве не такое ощущение остается
после этой книги, а, Натан? Ну и вот, этим парням пришлось отыскивать для
революции язык. Находить слова для обозначения великой цели.
- Пейн, - сказал я мистеру Рингольду, - говорил: "Я написал эту
маленькую книжицу, потому что хочу, чтобы люди знали, во что они стреляют".
- И он добился своего, - сказал мистер Рингольд.
- Вот, - сказал Железный Рин, указывая на страницу. - По поводу Георга