"Филип Рот. Мой муж - коммунист!" - читать интересную книгу автора

- Думаете, это правда?
- Ни секунды не сомневаюсь.

Слушая Марри, я смотрел и поражался, насколько во внешности этого
человека материализовалась его внутренняя самосогласованность и красной
нитью прошедшая через годы неотступная и отметающая все остальное
устремленность к свободе в ее наиболее строгом и сухом понимании... Я
подумал, что Марри - это же прямо эссенциалист какой-то, готовый от всего
отказаться, все отбросить, опершись на вещи основные, незыблемые и жестко
между собою связанные... что даже его характер безусловен и не зависит ни от
чего, так что, где бы он ни очутился, пусть даже став торговцем пылесосами,
он все равно обретет твердую почву самоуважения... что Марри (которого я не
любил, да и не должен был: с ним у нас был просто контракт - ученик -
учитель) - это тот же Айра (которого я как раз любил), но в более
умственном, более разумно обоснованном варианте, Айра, преследующий
практические, ясные, вполне определенные общественные цели, Айра без его
героически-преувеличенных амбиций, без страстного, чересчур кипучего
отношения ко всему, Айра, взгляд которого не затуманен импульсивной
потребностью спорить со всеми подряд...
Перед глазами у меня при этом стоял он, Марри, голый по пояс и
по-прежнему (хотя ему на тот момент было уже сорок два) наделенный всеми
атрибутами молодости и силы. Эта картина запала мне в память осенью 1948
года, когда как-то вечером во вторник я увидел, как Марри Рингольд, далеко
высунувшись наружу, снимает маркизу с одного из окон квартиры на втором
этаже дома по Лихай-авеню, где он жил с женой и дочерью.
Он снимал и устанавливал навесы, сгребал снег, посыпал солью лед,
подметал тротуар, подстригал живую изгородь, мыл машину, собирал и жег
листья, дважды в день с октября и чуть не по апрель спускался в подвал
раскочегаривать котел, согревающий дом: загружал уголь, шуровал кочергой в
огне, выгребал золу, ведрами выносил ее по лестнице во двор и на помойку -
жилец, квартиросъемщик, вынужденный непрестанно помнить все это занудство,
отнимающее время и до, и после работы; муж, которому положено бодро и
неустанно тащить свою ношу домашних хлопот, подобно тому как женам положено
высовываться из открытого кухонного окна и при любой мыслимой наружной
температуре (прямо как морякам, ставящим паруса) вывешивать влажное белье на
веревку, крепить его прищепками простыню за простыней, отпуская их от себя
по веревке вдаль, пока вся мокрая семейная постирушка не будет вывешена, и,
когда белье подсохнет, хлопая на ветру индустриального Ньюарка, затем вновь
вытягивать веревку, простынку за простынкой чистое белье снимать и, сложив,
укладывать в бельевую корзину, а потом на кухне, чистое и сухое, гладить
утюгом. Конечно, чтобы семья не погибла, главное - заработать деньги,
приготовить еду и научить подопечных послушанию, но требуется и эта тяжкая,
малоприятная, почти матросская работа - все это лазанье, подъем тяжестей,
натягивание веревок, тасканье сумок, проворачивание тугих валов кривой
рукоятью (то в двигателе автомобиля, то в мясорубке) - и все это
коловращение ни шатко ни валко тикало возле меня, пока я на своем велосипеде
ездил за две мили от дома до библиотеки и обратно: тик-так, тик-так,
метроном повседневной жизни, зубчатые колеса бытия старого американского
городского квартала.
Через дорогу от дома на Лихай-авеню, где жил учитель, находилась