"Филип Рот. Болезнь Портного " - читать интересную книгу автора

дикцией, с которой возвещает свои истины сам равви. Великий
англо-пророческий стиль. Я начинаю легонько барабанить по своей бейсбольной
рукавице, сигнализируя о том, что готов смыться, если только мне позволят.
- Он обожает бейсбол, - говорит моя мама миссис По-чи-та-е-мой. - Готов
играть в него круглый год.
Я что-то бормочу об "игре на первенство лиги":
- Это финал. За звание чемпиона.
- Ну хорошо, - нежно говорит мама. - Ты навестил меня, ты исполнил свой
долг... Беги - беги на свой финал.
По ее голосу я понимаю, какое облегчение она испытывает от осознания
того, что по-прежнему жива в этот прекрасный сентябрьский день... А для меня
это разве не облегчение? Разве не об этом я молил Бога, в которого не верю?
Разве можно представить нашу жизнь без мамы - без ее обедов, стирок... без
всего, что она делает для нас?
Именно об этом я молился, именно об этом рыдал: чтобы мама перенесла
операцию и осталась жива. А потом вернулась домой и снова стала моей
единственной мамочкой.
- Беги, сынуля, - ласково говорит мама.
О, какой ласковой умеет быть моя мама! Когда я болею и не встаю с
постели, мама готова играть со мной в канасту весь день напролет;
представьте себе: медсестра принесла ей имбирного лимонаду, поскольку она
перенесла серьезную операцию, а мама предлагает его мне, потому что мне
жарко! Да, она действительно разжует для меня пищу, это доказанный факт! А я
не могу посидеть возле нее пять минут.
- Беги, - говорит моя мама.
А миссис По-чи-та-е-ма-я, которая ухитрилась за несколько минут стать
моим врагом на всю жизнь, миссис По-чи-та-е-ма-я начинает ободрять меня:
- Скоро мама вернется домой, скоро все будет как прежде... Беги,
конечно... Они теперь все бегают, - говорит добрая и все понимающая леди -
о, они теперь все добрые и понимающие, - пешком они уже не ходят, дай им Бог
здоровья.
И я бегу. Как я бегу! Я бегу, не пробыв рядом с мамой и двух минут, -
двух минут моего замечательного времени, хотя еще вчера доктора, задрав
мамино платье (так это мне представлялось, пока мама не упомянула о "ноже",
нашем ноже), выгребали какой-то ужасной лопатой из маминого чрева то, что
там прогнило. Они потрошили ее - так, как сама она обычно потрошит цыпленка.
А потом выбросили все в мусорное ведро. Там, где было чрево, выносившее
меня, теперь осталось лишь ничто. Пустота! Бедная мама! Как я мог сбежать из
ее палаты, после всего, что ей пришлось пережить? Как я могу быть таким
бессердечным, когда мама даровала мне все, включая жизнь?!
- Ты ведь никогда не оставишь свою мамочку, да, сынуля?
Никогда, отвечал я, никогда, никогда, никогда...
А теперь, когда мама опустошена, я не могу даже взглянуть ей в глаза! И
по сей день избегаю этого! Ох, вот ее светло-рыжие пряди, разметавшиеся по
подушке длинными витыми колечками. А ведь я мог никогда уже их не увидеть! И
эти глаза, светло-карие, цвета корочки медового пирога - они по-прежнему
открыты, они любят меня! Эта бледные, выцветшие веснушки, которые покрывали,
если верить маме, в юности все ее лицо - эти веснушки тоже могли исчезнуть
навеки! И этот имбирный лимонад - даже изнывая от жажды, я не мог заставить
себя выпить его.