"Евдокия Петровна Ростопчина. Поединок " - читать интересную книгу автора

в ищущие их глаза.
У нас все прибрано, все скрыто и неприметно во множестве вещей и
украшений, изобретенных роскошью и общежитием, но тут, в тесноте и
недостатке, трудно подчинить предметы условному устройству, трудно даже
скрасть улику слабости. Предатель штоф изобличает поклонника Вакха; колода
карт доносит на игрока.

II

Однако и физиолог, и наблюдатель задумались бы не раз, войдя в избу,
где стоял полковник Валевич. Мудрено было бы им уяснить себе свои
впечатления, разгадать видимое ими. Это жилище казалось созданным нарочно,
чтобы сбивать все догадки и упреждать все заключения на счет жильца. Его
товарищи уверяли, что хандра находила на них, когда они засиживались у него,
а рядовые и денщики, когда служба или случай призывали их к полковнику,
крестились, переступая порог, и отчурывались на возвратном пути. Вечером
народ обходил с ужасом это запретное жилище, и в селах, где стаивал Ф...ский
гусарский полк, долго-долго говорили не без трепета и не без удивления о
причудливых обычаях странного Валевича, того высокого и бледного полковника,
с седеющими черными кудрями и никогда не улыбающимся лицом.
Куда ни приходил Валевич с своим эскадроном, всюду его комната
обивалась снизу доверху черным сукном. Его кровать имела совершенно вид и
форму гроба и была из черного дерева, на винтах, чтобы удобнее складываться
на дорогу. Над письменным столом, который равно обит был черным, висел
всегда пистолет, и ничья рука, кроме руки полковника, не прикасалась к нему.
Но и сам полковник никогда не употреблял его. Пистолета не заряжали, не
чистили; он был не любимым оружием, но таинственным залогом чего-то
давнишнего, чего-то мрачного и незабвенного.
Под ним в стену вколачивался крючок, а на крючке висела пуля,
приделанная к петле. Ее величина и соразмерность явно доказывали, что она
некогда служила зарядом своему соседу. Ржавчина съедала пулю, ржавчина
старая и красноватая, да еще виднелись на ней какие-то неизгладимые пятна;
говорили, что это были следы запекшейся крови. Конечно, кровь эту с
намерением не смывали...
На столе днем и ночью горела лампада, выделанная из человеческого
черепа, сквозь отверстия коего проливалось унылое сияние, озарявшее стоявшую
за лампадою картину, голову молодого человека редкой красоты. Горизонтальное
положение этой головы, ее закрытые глаза и осунувшиеся черты, ее желтоватые
оттенки достаточно свидетельствовали, что она была списана с мертвеца. Но
ничего болезненного, ничего страдальческого не было заметно в этом списке;
разрушение не обезобразило лица юноши; медленная борьба со смертью не
наложила на него заранее печати тления, и он, безжизненный, являлся еще в
полном цвете жизни и молодости. Явно было, что смерть нечаянно схватила его,
что громовый удар прервал биение его сердца, остановил в его жилах кипящую
кровь. Он был так миловиден, так хорош, так привлекателен, что нельзя было
смотреть на него равнодушно. Его красота была из тех, которые предвещают
силу, мысль, страсти, и, взирая на закрытые глаза, нельзя было не угадывать,
что некогда они горели, сияли и очаровывали. Выражение и игра физиономии
покинули благородные черты лица, но в них еще отражался отблеск прекрасной
души; но луч небесный озарял его высокий лоб, полный идеальной чистоты; но