"Василий Васильевич Розанов. Афоризмы" - читать интересную книгу автора

борьбы религиозных стремлений с сомнением."
(С. 115) "Подпольный человек" - центральная идея творчества
Достоевского. Без такого "столпа в его творчестве", как "Записки из
подполья", говорит Розанов, нельзя понять ни "Преступления и наказания", ни
"Бесов", ни "Братьев Карамазовых"... "Подпольный человек" - явление
современное, явление нашего века. И Розанов почувствовал это раньше
других...
(С. 116) Серьезную заслугу Достоевского в философии и теории познания
Розанов видит в том, что "позитивное бревно" одномерного мышления, лежащее
"поперек нашей русской, да и европейской улицы, он так тряхнул, что оно
никогда не придет в прежнее спокойное и счастливое положение
уравновешенности. Гений Достоевского покончил с прямолинейностью мысли и
сердца; русское познание он невероятно углубил, но и расшатал..."
(С. 118) Полемизируя с Вл. Соловьевым, видевшим существенный недостаток
философии Леонтьева в якобы отсутствии внутренней связи между тремя главными
мотивами его миросозерцания (мистицизм византийского типа, монархизм и
стремление к красоте в национальных самобытных формах) Розанов считал, что
эстетика как утверждение красоты жизни может быть признана центром,
связующим все учение Леонтьева в одно более или менее стройное целое...
(С. 119) Главное в философии Леонтьева Розанов определяет как поиск
"красоты действительности": не в литературе, не в живописи или скульптуре,
не на выставках или в музеях, а в самой жизни, в событиях, в характерах.
"Прекрасный человек" - вот цель, "прекрасная жизнь" - вот задача...Леонтьев
разошелся со всеми и вся и ушел в монастырь, сначала в Афон, затем в Оптину
Пустынь. "То, что он остался отвергнутым и непризнанным, даже почти
непрочитанным (публикою), и свидетельствует о страшной новизне Леонтьева...
"
(С. 121) Упрекая Достоевского в отсутствии в его романах прославления
церкви и мистического начала, Леонтьев вынужден был признать, что
Достоевский один из немногих мыслителей, не утративших "веру в самого
человека".
(С. 122) Если Гоголь, по Розанову все-таки "пугался своего демонизма",
был "между язычеством и христианством", то Леонтьев "родился вне всякого
даже предчувствия христианства."...
(С. 123) В глазах Розанова Леонтьев предстает как защитник юности,
молодости, "напряженных сил и трепещущих жизнью соков организма", как
провозвестник "космического утра и язычества".
(С. 124) Леонтьев потерпел поражение, и Розанов глубоко переживал
трагизм его судьбы: "Он, бедный идеалист, держал древко покинутого знамени;
он хватал его мотающиеся, простреленные в боях шелковые лоскутки... Бедный!
Конечно, он был раздавлен, и все его сочинения - только крик раздавливаемого
человека о правде его знамени, покинутого всеми знамени его родины..."
(С. 126) "Леонтьев - величайший мыслитель за XIX в. а России. Карамзин
или Жуковский, да, кажется, из славянофилов многие - дети против него.
Герцен - дитя, Катков - извозчик, Вл. Соловьев - какой-то недостойный ерник.
Леонтьев стоит между ними как угрюмая вечная скала"
(С. 145) Писателей Розанов разделял на "холодных" и "теплых". Со своим
апофеозом "интимности" он не мог переносить "холодных" и больше всего
страшился в литературе "холода". "Ах, холодные души, литературные души,
бездушные души. Проклятие, проклятие, проклятие"...Все "холодные" писатели,