"Жюль Ромэн. Парижский эрос ("Люди доброй воли" #4) " - читать интересную книгу автора

меня, по крайне мере, в такой явной форме. Помню, как я сказал, едва лишь
открыв глаза: "Боже, как печальна жизнь". Это была моя первая мысль после
хаоса сновидений. И эта мысль стремилась вылиться в формулу. Впрочем, эта
фраза: "Боже, как печальна жизнь", - у меня не припев... нет, нисколько... а
своего рода готовое суждение, обрядовая сентенция, внезапно вступающая в
действие, когда на то есть причины. И повторение этой формулы потому и
производит на меня некоторое впечатление, что оно не машинально".
Он задается вопросом, каковы могли быть причины этого "повторения"
сегодня утром. По-видимому, никаких особых причин не было. Вчерашний день не
принес ему ни особых неприятностей, ни разочарований. Он не замечает новых
забот. "Правда, меня никогда не перестает совершенно преследовать мысль о
конкурсе к концу третьего года, и она, пожалуй, даже становится тягостнее,
потому что я как будто предпринял такие духовные скитания, которые все
дальше уводят меня в сторону от академической работы. Еще одна
непоследовательность моего характера. Я чувствую в себе крайнее,
искреннейшее отчуждение от материальных благ и в то же время потребность,
подчас очень острую, в материальной обеспеченности. Деклассированный субъект
в поисках ускользающего от него положения... Этот образ меня тревожит. В
конце концов это, пожалуй, не так уж противоречиво. Мне нужно очень мало. Но
я не хочу, чтобы мне приходилось думать об этом малом, мучиться из-за него.
Я сделался бы сельским священником, если бы допустимо было сделаться им без
веры. Обеспеченные стол и квартира. Одна сутана в год. И чтобы ничто меня не
отрывало от того, что интересно, то есть от вопросов духовных.
"Да, в сущности, я в очень слабой мере мирянин. Светский, духовный.
Замечательные слова. Эти ребята сумели поставить вопрос. Жаль, что их
метафизика слаба; сработана из отдельных кусков, как памятники крайнего
упадка, мыслителями, несколько напоминавшими антиквариев, и не слишком
старательными. Только бы чем-нибудь забить головы народам. И метафизика их -
еще куда ни шло. Но варварская мифология, которую они на ней построили и
которую с тех пор не переставали размалевывать, утяжелять, дорожа ею с
упрямством негритянского идолопоклонника, неаполитанского колдуна! В общем,
с религией у меня никогда не клеились отношения, даже в ту пору, когда я не
способен был так ясно критиковать ее. А жаль! У меня были такие задатки!
Отчего не воспользовался я временем, когда верил, и допьяна не упился
религией? Сладость, покой, восторги, которые она дарит, - все это я почуял,
осознал, всем этим насладился тогда лишь, - фуксом и условно, - когда
освободился от веры. Религия в целом, включая веру, всегда была для меня
отравой, с детских лет".
Он вспоминает день своего первого причастия. День ужаса и трепета; а
затем - лихорадочной усталости, чуть ли не злопамятной злобы, вслед за
неделей, проведенной в мучениях совести, когда он словно шел голый сквозь
рой комаров. Непрерывный страх утратить прославленное состояние благодати. В
утро зтого дня, на церковной паперти, глаза его случайно остановились на
одной девочке, причастнице. Он добросовестно заподозрил себя в грехе
нечистого помысла. Ему пришлось немедленно обратиться к викарию, первому
встречному, - не теряя времени на розыски своего духовника, - и покаяться
ему. Вся церемония протекала под контролем этого внутреннего террора. И в
таких-то условиях надо было вкушать знаменитые чары евхаристии.
"Конечно, я немного преувеличивал. Но кто был ближе к истине: я или сын
владельца молочной, который рядом со мною на скамье потихоньку балагурил? И