"Жюль Ромэн. Парижский эрос ("Люди доброй воли" #4) " - читать интересную книгу автора

ощущение безымянности, в котором заключается очарование больших городов.
Во-первых, он не сознает этих движений, столь слабых. Чуть заметный интерес,
пробуждаемый им, сохраняет характер рассеянных мечтаний и теряется для него
в широкой картине общественных связей. А затем, в тех местах, где всего
вернее может пробудиться этот интерес, он, прохожий, всего более неизвестен:
в кварталах, на улицах, где его лицо, его повадки никому, даже смутно, не
напоминают ничего. Ведь именно на незнакомца направляется внимание в большом
городе. И поэтому оно так легко переносится, в отличие от провинциального
любопытства.

* * *

Итак, вокруг молодого человека, немного впереди, слева, справа, иногда
даже с некоторым опозданием, распускались мысли, которым на смену сразу же
приходили другие, стирая их, вытесняя, хороня под собою; мысли летучие, на
миг задевавшие то или иное место его тела или одежды; суждения элементарные,
кружившиеся около него как мошкара. "У него зонтик", "Он не торопится.
Гуляет", "У него есть все: галстук, манишка, манжеты, воротник", "Это
человек образованный", "Вероятно, чиновник", "Шляпа и пальто хорошие, а
каблуки стоптаны", "Он на меня посмотрел... ах, я люблю такие глаза. Но вид
у него не веселый, черт возьми", "Бархат у него на воротнике нигде не
потерт, не засален. Как умудряются люди так носить вещи?", "Странное
выражение в глазах. О чем этот малый размышляет?"
На каждом шагу, на каждом погонном метре возникала, таким образом,
мысль, отчасти новая, отчасти сходная с другими.
Из всех этих мимолетных представлений стремился сложиться образ
молодого человека, целиком не живший ни в одном мозгу, реявший, быть может,
в том полуотвлеченном месте, где воздействуют друг на друга блуждающие,
оторвавшиеся от индивидов, но все еще очень близкие к ним представления).
Образ, которому нельзя отказать хотя бы в потенциальном существовании,
потому что язык, подобно проявителю, сам по себе способен вызвать его, едва
лишь люди заговаривают друг с другом о том, что видели, или едва лишь
подвергаются коллективному допросу.
Можно поэтому сказать, несколько упрощенно, что для улицы Амандье этот
молодой человек, шедший неторопливо, был, вероятно, жителем другого
квартала; что было ему от двадцати до двадцати двух лет; что он получил,
пожалуй, отсрочку по отбыванию воинской повинности, так как не казался
здоровяком; не был, очевидно, рабочим, судя по его крахмальному воротничку и
рукам, ни даже заурядным мелким служащим, судя по его пальто (пальто в
будни - признак роскоши); но и не настоящим "сынком богача", раз у него
стоптаны были каблуки и лицо не выражало нахальства; что это был человек
образованный (хотя он и не носил пенсне; у образованных молодых людей вид
все-таки особенный), добропорядочный, так как он не смотрел похотливо на
девушек и женщин; ни достаточно веселый с виду, ни достаточно легкомысленный
для своего возраста, даже глядевший по временам угрюмо; словом, несмотря на
ряд благоприятных признаков, чувствовавший себя не вполне хорошо. Наконец,
если он шел по улице Амандье, то, по-видимому, очутился на ней ради
собственного удовольствия или по какому-нибудь не срочному делу, а может
быть, и в поисках службы. Бывает, действительно, что поиски службы,
продлившись несколько дней, после первых приступов уныния принимают вид