"Жюль Ромэн. Парижский эрос ("Люди доброй воли" #4) " - читать интересную книгу автора

ПРОХОЖИЙ НА УЛИЦЕ АМАНДЬЕ

С другой стороны этих высот спускался к старому Парижу каскад густо
населенных предместий, где поблескивали тысячи стекол, как пузыри в
водовороте.
На скате горы улица Амандье старалась подниматься полого, хитря с
уклоном, пользуясь некоторыми изгибами профиля.
Это была не слишком широкая и не слишком прямая улица. Но была,
по-видимому, хорошей или лучшей дорогой, потому что по ней проходило много
народу.
Всевозможные лавки расположились по обе ее стороны; искусительные,
гостеприимные, широко распахнувшие свои двери на тротуар, несмотря на
прохладную погоду: обувные, фруктовые; магазины овернских солений; винные
погребки.
Эта славная улица Амандье, извилисто идущая в гору, смотрела на
проходившего по ней молодого человека. Не будем ошибаться в смысле слов.
Смотреть на прохожего - сказано слишком сильно. Улица может "смотреть" на
процессию или на вора в наручниках, которого ведут два полицейских, или,
куда ни шло, на спотыкающегося пьяного. Трудно охарактеризовать оттенок того
раздробленного, последовательного и беглого внимания, которое вдоль всей
улицы вроде этой, - то есть удаленной от центра улицы, где движение хотя и
плотно, но все же сохраняет местный колорит, - сопутствует прохожему, чья
наружность не бросается в глаза, но и не совсем заурядна. Разумеется, в
зависимости от прохожего, возможны любые степени этого внимания. Оно
никогда, пожалуй, не обращается в нуль. Даже самый обыкновенный человек,
наиболее соответствующий среднему типу в данном квартале, легче всего
могущий почитаться первым встречным - и тот, вероятно, не может из конца в
конец пройти улицу так, чтобы в том или другом отношении не пробудить
чувствительности, не вызвать хотя бы самой слабой умственной реакции,
устремленной именно на него. Как пройти незамеченным? Даже собака, похожая
на всех уличных собак, самой заурядной помеси, умеренно грязная, не может
быть уверена, что ее не замечают, когда она трусит вдоль стен, тщательно
избегая всякого инцидента. Надеяться на это могли бы только совершенно
прозрачные привидения или бродяга, крадущийся в два часа ночи на войлочных
подошвах по бахроме теней.
Чуть только прохожий перестает быть абсолютным ничтожеством, его
передвижение по улице становится психической операцией, одновременно
колеблющейся и сложной, как будто он немного наудачу задевает мозговые
клетки, только на мгновение вызывая их вибрацию. Мысли поднимаются на его
пути, все дальше и дальше, и ни одна из них не похожа в точности на
предыдущую, ни одна не отображает его самого. Они к нему относятся, но
всегда содержат нечто помимо него. Они его в той или иной мере прибавляют,
примешивают к уличному шуму, к какой-нибудь перспективе, к уже начатому
разговору, к бессловесной внутренней тревоге. Мысли эти, подобные блуждающим
огням, вспыхивают и гаснут под его шагами. Их чередование поддерживает
вокруг него как бы зарождающуюся форму мнения, но по легкости,
неустойчивости сходную с лаской (даже вражда, даже злоба иной раз только
ласкают, словно кончиками плети).
От этого сопутствия у прохожего не страдает, впрочем, драгоценное